Одиночество шамана - [153]

– Да нет же! – Марго притопнула ногой. – Я – о другом. Вы только не смейтесь надо мной, ладно?

– Не буду, – Андрей изобразил честный взгляд и даже не моргнул, глядя в глаза Марго. – Разве я когда-нибудь смеялся над вами?

– А я бы засмеялась, – вздохнула Марго. – Ещё совсем недавно, если бы кто-то сказал мне, что мы живём в чужом мире, я бы засмеялась и покрутила пальцем у виска. А теперь сама считаю: Тёмная материя – это, возможно, главная реальность, а наш мир, занимающий всего пять процентов, – не что иное, как пузырь, возникший в ней. И если это так, то мы живем рядом с какими-то другими существами. Возможно, они нас видят и знают о нас больше, чем мы можем себе вообразить. А вот мы их видим не всегда. Лишь избранным удаётся перейти границу миров.

Марго говорила тихо, но каждое слово произносила чётко, будто диктовала текст, и потому он звучал внятно и убедительно. Слушая её, Андрей почувствовал лёгкое головокружение, будто оказался на краю отвесной скалы и посмотрел вниз: от высоты он всегда испытывал восторг и ужас; непонятная сила тянула его вниз, завораживала, насмешничала: дескать, слабо тебе пронестись как птице, или ты всё-таки не рождён для высокого полёта? Слава Богу, он брал себя в руки, ещё крепче ухватывался за поручень ограждения и, переведя дыхание, ретировался – ни на балконы, ни на смотровые площадки, ни на крыши многоэтажек Андрей старался не выходить.

Марго говорила, и ему представлялась бесконечная тьма, густая, непроницаемо чёрная, обволакивающая плотным туманом весь мир; сквозь неё лишь кое-где отчаянно пробивались крапинки света, но мягкий бархатный занавес темноты неумолимо надвигался и на них.

Андрей вспомнил, как мать перед тем, как самой лечь спать, непременно заходила к нему в комнату и, подоткнув одеяло и поправив подушку, обязательно задергивала шторы из бордового плюша: «Так лучше, – говорила она. – А то Луна вон какая полная, будет тебя тревожить…»

Он не любил оставаться в темноте. Ему казалось: она – живая, в ней кто-то есть, какие-то злобные существа, может, тролли, а может, гномы или, скорее, домовой подкрадываются к кровати, смотрят на него, тянут к нему свои крючковатые лапищи, и что-то шепчут, бормочут, тихонечко хихикают, стараясь, однако, не выдать своего присутствия. Обмирая от страха, он всё-таки опасливо опускал ноги на холодный пол, выжидал минуту-другую: никто, слава Богу, не хватал его за щиколотки, и, совсем осмелев, он соскакивал с постели, подбегал к окну и отдёргивал пыльную штору: в комнату тут же вливался хоть и слабый, но свет – отблески далекого фонаря на столбе, мерцание звезд, холодное сияние полной Луны. Темнота скукоживалась, неведомые страшилища куда-то пропадали, и даже старые половицы больше не потрескивали.

Но нечто страховитое всё же затаивалось в углах, уползало под кровать, хоронилось в лениво колеблющихся тенях, проскальзывало в щелку под дверь и замирало по другую её сторону: по этой причине Андрей боялся выйти по малой нужде, и порой терпел до самого утра. Темнота и пугала, и притягивала его. В ней была какая-то тайна, и ему казалось: мрак – это живое существо, зыбкое, воздушное и бесформенное, которое, однако, способно порождать чудовищ. Но, на удивление, они лишь намекали о своём присутствии и не трогали его. Андрей, осмелев, свешивал голову с кровати и заглядывал под неё. Никого там не было. И за дверью – тоже. И в углах никто не прятался, разве что лежал скомканный лист акварельной бумаги или какой-нибудь журнал, брошенный туда днём.

Незаметно, как-то сам по себе этот детский страх темноты прошел, но когда аоми в первый раз перенесла Андрея в темный и, казалось, бескрайний темный тоннель, он вспомнил свои давние ощущения. Мрак показался ему живым, холодным и равнодушным существом, для которого человек ровным счётом ничего не значит, а если и значит, то не более, как насекомое, на которое не обращаешь внимания, пока оно не станет досаждать.

– Тёмная материя вечная, – Марго понизила голос до свистящего шепота. – И всё, что создано из неё, тоже вечное. Я в этом уверена.

Андрей отметил: Марго побледнела, но это была особенная бледность – с лёгким оттенком той первой осенней желтизны на листьях, сквозь которую пробивается слабая зелень. Где-то он читал или слышал, что это признак нервного истощения или даже депрессии. Да и глаза Марго, беспокойные и колючие, выдавали её волнение; желтоватые ободки зрачков, казалось, накалились и, расширившись, с трудом удерживали иссиня-черные зеницы.

– Не считайте меня сумасшедшей, – продолжала нашёптывать Марго. – Мне было видение. Верьте мне на слово! Я ничем не могу доказать: тёмная материя это начало и конец всего, она сама вечность и в то же время сиюминутность, – я это просто знаю. В ней хранится всё, что было и, значит, те самые три солнца Сакачи-Аляна – тоже. Они там, в ней, в этой темноте под нами!

Марго волновалась, и, пытаясь справиться с охватившим её смятением, сцепила пальцы рук колесом. Она считала, что так выглядит спокойной: всё-таки уравновешенный, смирный человек вызывает доверия больше, чем эксцентричный. Но, однако, с глазами – безумными, сверкающими, широко открытыми – ничего сделать не могла. Андрей старался не глядеть в них. Ему казалось: в глубине черных зрачков Марго бушует смерч, его завихрения вырываются наружу, а, может, это выскальзывали лучики какой-то невидимой энергии – они покалывали глаза, вышибая из них слезу, и это было не то чтобы больно или неприятно – Андрей ощущал, как в него проникает нечто чуждое, властное, непонятное и оттого страшное.