Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика - [7]

Лампочка над моей головой, которую включили, когда зашел врач, продолжала гореть. Я проделал инвентаризацию моей камеры. Она была примерно шесть футов в ширину и где-то восемь футов в длину. Слева от меня находилась твердая «раковина», которая должна была служить постелью. Дверь камеры была выкрашена светло-голубой краской, в ее верхней части имелось маленькое окошко для наблюдения за узником. Потолок был сделан из асбеста. Не нужно было обладать музыкальным слухом, чтобы услышать крыс, снующих туда-сюда по асбестовым панелям.

Теперь пришло время рассеять окружавший меня мрак иной природы — неопределенность моего будущего. Всякий, кто рискует, убеждает себя: «Со мной этого не случится». Это, однако, случилось. Я знал, что нужно начинать выстраивать картину моей новой реальности. Я изучил камеру и тщательно все запомнил. Я отметил арабские надписи, нацарапанные на побеленных стенах по обе стороны от меня, и задумался, кем были прежние обитатели этой камеры. Я разглядел много слоев краски, покрывающих дверь, а когда я повернул голову и взглянул назад, то увидел маленькое окно, закрытое деревянным щитом. Единственное, что казалось в этой камере живым, была лампочка, мерцавшая над моей головой, свисая на конце спутанного электрического шнура. Время от времени мне казалось, что когда я смотрю на лампочку, лампочка смотрит на меня, а может, еще и улыбается.

Глава 5 12 сентября 1969 года

Дверь моей камеры отворилась, и мужчина двадцати с лишним лет, одетый в штатское, вошел и, дружески улыбаясь, сел на кровать.

— Меня зовут Саид, Вас поручили мне. Меня прислали, чтобы убедиться, что Вы получили надлежащую медицинскую помощь, поскольку были серьезно ранены.

По-английски он говорил хорошо, с заметным арабским акцентом. Он был среднего роста, лицо испещрено следами, казавшимися шрамами от юношеских прыщей; на руке он носил золотые часы. Он непрерывно улыбался, что делало атмосферу в камере гораздо приятней.

— Я боевой летчик. Я офицер, капитан израильских ВВС, и мне нужна медицинская помощь, — сказал я ему.

— Никаких проблем, — сказал он. — Есть только одна формальность, которую можно решить прямо сейчас, и Вы сразу же получите необходимое лечение.

После этого он так же заговорил о сотрудничестве и о том, что мне совершенно нечего бояться, поскольку Египет верен своим славным традициям замечательного отношения к военнопленным. Казалось, он хочет убедить меня, что я должен быть счастлив, что нахожусь здесь, а не в Тель-Авиве. Я понял что сейчас у нас разминка перед началом настоящей игры.

Наконец, Саид принял более серьезный и деловой вид и сказал, что, если я хочу спасти свою ногу, нам нужно поспешить и доставить меня в госпиталь в Каир.

— Я боевой летчик. Я офицер, капитан израильских ВВС, и мне нужна медицинская помощь.

Я знал, что мне необходима мантра, которую я буду повторять снова и снова, чтобы на ближайшие часы она стала моим якорем.

— Никаких проблем. Мы только заполним приемную больничную карту и отвезем Вас в Каир.

Он вынул из кармана ручку и какой-то бланк и задал мне четыре первых вопроса, которые задают попавшему в плен: имя, звание, армейский номер, группа крови. Тем же тоном он задал пятый вопрос: «Номер эскадрильи».

Мое сердце забилось вдвое чаще. Вот он, момент истины: они хотят получить то, что я не должен им дать. В этой маленькой камере меньше чем за десять минут я столкнулся с известной уловкой «добрый следователь — злой следователь», причем в исполнении одного «артиста»:

— Госпиталю не требуется подобная информация, чтобы оказать медицинскую помощь пациенту.

— В Израиле, возможно, да. Но здесь, в Египте, это часть процедуры, и мы не станем менять ее специально для Вас.

Я снова повторил ему мантру: «Я боевой летчик, я офицер…». Он ответил, что единственная тюремная карета «скорой помощи» ждет нас снаружи. Если она уедет пустой, то не вернется раньше завтрашнего утра.

Я не стал отвечать по двум причинам. Во-первых, меня учили не давать никакой информации. А во-вторых, я был оскорблен, что со мной работали столь небрежно. «Деловая» манера, в которой он задал свой вопрос, и простейшая уловка, с помощью которой он хотел получить секретные сведения, показались мне оскорбительными. Дешевый обман насчет больничной кареты (неужели он думал, что я, израильский боевой летчик-ас, настолько доверчив?) и вечная улыбка помогли мне принять самое важное решение в тюрьме — какой образ я создам, какую позицию займу, а главное — готов ли я к долгому и трудному путешествию, чреватому колоссальными рисками и опасностями.

Пока я приводил свои мысли в порядок, Саид встал и наградил меня суровым грозным взглядом. Затем он сказал, что я сделал первую ошибку, и покинул камеру.

Глава 6 11 апреля 1961 года

Я был учеником одиннадцатого класса армейской школы-интерната при хайфской гимназии «Реали» — военно-учебного заведения, созданного по образцу американского Вест-Пойнта. Это был год суда над Адольфом Эйхманом. Поскольку телевидения в Израиле тогда еще не было, открытие суда слушали по радио. Затем мы вернулись в классы и в течение дня то и дело подходили к радиоприемнику, чтобы послушать свидетельские показания. Семнадцатилетние подростки, которые никогда не говорили о Катастрофе. Мы игнорировали эту тему.