Одиннадцать бестолковых - [9]
— Ого, загнула! — восторженно хохотнул Андрюшка и плюхнулся на скамейку.
Воспитанный Борька обождал, пока усядутся девочки. А когда все сели, места ему не оказалось. Но Борьке и не понадобилось места. Он собирался держать речь.
— Итак, — сжав поднятый кулак, сказал он, — теперь я на сто процентов уверен, что мы должны действовать. Действовать решительно, твердо и немедленно. Нам нанесено коллективное оскорбление…
Сабина, сидевшая с краю, вдруг сердито вскинула на него большие глаза.
— Борис! Ну зачем ты?
— Что зачем?
— При чем тут оскорбление? — На матовых щеках Сабины выступили красные пятна. А ведь всегда была такая спокойная и выдержанная! — Знаете, я представила Сережину жизнь, — сказала она тихо, будто самой себе. — Это страшно… Мы что-то должны сделать для него. Я не знаю что, но обязательно должны.
Димкино сердце наполнилось благодарным теплом. А разве он не мечтает помочь другу! Но как? Что они могут?
— Мой папа рассказывал, — послышался пискливый голос Вали-толстенькой, — что у них на стройке одного пьяницу обсуждали на профсоюзном собрании.
— И мы можем сходить к нему на работу, — тотчас сказала Валя Галкина. — Узнаем, где он работает, и сходим. Попросим, чтобы его тоже обсудили на собрании. Это хорошо. А какие еще будут предложения?
— Снова пойти к нему всем звеном, — храбро сказал Мишка.
— Нет уж, дудки! — поджала губки Валя Зайцева. — Выслушивать ругательства и оскорбления? Не желаю! А если говорить по правде, то я не верю, что мы что-то можем сделать. Напрасно все это.
— Ах, вот как! — воскликнул Борька. — Значит, ты будешь спокойно наблюдать, как у нас на глазах гибнет наш друг?
Борька был заводной, зажигался, как спичка. И голос у него в такие минуты звенел, будто; струна.
— Пожалуйста, если ты можешь на это спокойно смотреть, не держим. Уходи! Без тебя обойдемся!
Но и Валя оказалась с характером. Вскочила и секунду сквозь прищуренные веки с презреньем; глядела на Борьку.
— Болтун! Дон Кихот! — И пошла, не оборачиваясь, как на пружинках, по бульвару, усыпанному желтыми листьями.
— Кто еще не желает оставаться? — проводив ее взглядом, мрачно спросил Борька.
Больше, конечно, никто не тронулся с места. Однако после ухода Вали Зайцевой разговор как-то не клеился. Все были вялые, подавленные, и ничего по-настоящему толкового для облегчения Серегиной участи никто предложить не мог. Тогда так договорились: дома еще каждый хорошенько помозгует, а завтра придут к школе за час до занятий, обсудят все и, может быть, удастся выработать какой-то план действий.
Валя Галкина и этим была довольна: все-таки время не пропало даром, хоть о чем-то договорились. Только одно плохо — Елене Аркадьевне ничего нельзя сказать. Борька всех убедил, что это должно делаться в полнейшей тайне, даже учительница ничего не должна знать. «А может быть, это и хорошо, — в конце концов решила звеньевая. — Так намного интересней, дружней, да и тайна будет настоящая».
Глава 4. Листок, спрятанный под клеенкой
Димка не находил себе места. От переживаний у него пропал аппетит. Он так лениво и рассеянно тыкал вилкой в котлету, что мать подозрительно спросила:
— Ты, случаем, не подрался? Или неприятность какая?
— Да нет. С чего ты взяла? — Димка запихнул в рот чуть ли не всю котлету и энергично заработал челюстями. Но едва прожевал, как снова задумался. Неприятность. Это бы ничего. А тут целая беда вышла. Друга предал. О самой его большой тайне разболтал. И как это с языка сорвалось? Все из-за Борьки да этой Галкиной! Ну, не пришел человек — подумаешь, какое дело! И чего упрекать, стыдить, несознательностью в глаза тыкать? Вот и сорвался, не утерпел… А потом уж поздно было — прижали. Все равно бы пошли к нему домой. Эта Галкина не отступится. Как же, начальство, звеньевая!
Димка понимал, что надо бы пойти к Сереге и объяснить все, но никак не мог себя заставить сделать это. Только к вечеру собрался. Да и то лишь после того, как увидел Серегиного отца, нетвердой походкой прошагавшего через двор на улицу.
Серега встретил его молча, без упреков. Димка даже растерялся — никак не ожидал такого. Он с удивлением глядел, как приятель прошел в комнату и, не сказав ни слова, сел к столу. Сел и задумался. Косая челка свесилась над бровью. Димка обернулся на кухонную дверь. Спросил тихонько:
— Мать дома?
Серега отрицательно мотнул головой.
— Наверно, сердишься на меня? — нерешительно молвил Димка и, не ожидая подтверждения, виноватым голосом заговорил: — Понимаешь, как все получилось…
Он объяснял долго, в подробностях. И получалось, кажется, убедительно — вроде не так уж он и виноват. Ясно, не виноват! Что ему оставалось делать?.. Однако по хмурому, неподвижному лицу Сереги нельзя было определить — как тот ко всему этому относится. Левой рукой прикрывал синяк у глаза, а правой — с чернильным пятном на пальце — чуть постукивал по столу.
Молчание приятеля начинало сердить Димку. «Будто стенке рассказываю!»
— А в общем-то это даже хорошо, что сказал ребятам! — с вызовом бросил Димка.
Фиолетовый палец Сереги замер над столом.
— А что он, в самом деле, житья тебе не дает! Знаешь, ребята как разозлились, когда я сказал. К директору завода собираются идти. А что думаешь, не поможет?
