Один выстрел во время войны - [101]

— В больницу! — неизвестно кому приказал он. Сам, обхватив Катерину, кое-как вывел ее во двор, положил на сани, схватил у дышла осклизлый от бычьей слюны налыгач, потянул на дорогу. Быки устало подчинились.

Таня плюхнулась в сани рядом с матерью.

— Зачем я от вас уезжала?.. Зачем? — начала выплакивать она свое горе.

Петр и Дмитрий подавленные стояли у гроба Кучеряша.

Пришел дед Павел Платоныч. На пороге он снял шапку, ладонью сгладил с бороды иней. Посмотрел на Петра и Дмитрия и ничего не сказал им, словно они и не отлучались из Лугового. Дарью он взял под руку и отвел в сторонку от старушек.

— Катерина-то где?

Дарья всхлипнула.

— В больницу повезли.

Павел Платоныч задергал бровями.

— Во-он как… Могилку мы приготовили. Земля промерзла сильно, пришлось долбить. Неглубоко, а все ж настоящая могилка.

Они сели на лавку у печи.

— Как же это, Павел Платоныч? — смотрела Дарья на гроб Кучеряша.

— И-их, милая, знал бы, где упасть, соломки б подстелил… Рыбин — совсем никуда. За председателя сельсовета я, у меня печать. Справки постоянно людям требуются, похоронки приходят, из района звонят… Человек должен быть всегда в сельсовете, особо с утра. А из меня, сама знаешь, какой грамотей. Ну вот, Валентин и был у меня главным писарем. Привезу на лошади в сельсовет, посажу за стол, он и работает. А я только печать ставлю… Сильно помогал он, теперь не знаю, как быть. Добрый такой парень, безотказный, раньше я и не знал, какой он. Сколько надо, столько и сидел он в сельсовете. Вот какой терпеливый. А я вижу — устает. И под глазами круги, а потом и руки у него становились как привязанными. Но ни разу, чтоб захныкал, пожаловался… Ничего такого не знал от него. А потом руки совсем отказали. Да если б одни ручки… Положили его в больницу, мало полежал… Там и помер. Да быстро как! Поздно положили, вот в чем дело. Видал ведь я, что у него с руками получается, надо бы сразу в больницу…

Дарья заплакала.

— Ну, ты иди, милая, с ребятами. Хату свою проведай. Хоронить в полдень.

Луговое невесело встречало рассвет, над редкими крышами подымался утренний дымок. Многие разводили огонь раз в сутки — экономили дрова и кизяки. Снег огромными, нахлобученными до самых окон шапками лежал на крышах. Реки не было, существовала сплошная белая пустыня от дворов Низовки до синеющей у горизонта полосы леса.

Петр взял у Шаламовых лопату, прочистил дорожку в своем дворе. Получилась глубокая канава. Дарья еле открыла дверь: смерзлось все, заколянело. В дом хоть не входи — нежилое помещение. На полу насыпан мышиный помет, на лавке под окном пухлый бугорок льда от нечаянно пролитой перед отъездом воды.

Затопили печь. Едкий дым полез в хату, пришлось открыть дверь, чтобы не задохнуться. Петр взял фанерный лист, каким накрывали ведро с водой, короткими взмахами начал гнать дым обратно, чтобы он пробил себе путь наверх. Кое-как удалось это наладить. Пламя загудело в печи, дверь вскоре закрыли. И тогда Петр и Дарья остро ощутили заброшенность своего жилища. Было бы в доме тепло, легли бы они, не раздеваясь, уснули бы мертвым сном.

Пока трещали дрова, находились и дела в доме, и вроде не было никакой тревоги, никакого несчастья. Но вот затихло в печи, по отпотевшей двери пробежали вниз тонкие струйки. Дарья потерла пальцем по толстому слою узорчатой наледи на окне, но ничего не увидела. Да и глядеть-то нечего… Села на табуретку напротив сына, долго смотрела на него, осунувшегося, повзрослевшего.

— От отца ничего нет… Думала, писем тут навалено…

— Может быть, они на почте лежат, вручать некому было. Я схожу, мам….

— Успеешь… После Кучеряша, тогда уж…

Упоминанием о Кучеряше словно разрушили что-то тяжкое, запретное для разговора в родном доме. Дарья всхлипнула, поднесла к глазам конец платка.

— Нету человека… Вот до чего доводят ваши игрушки. Смотри мне, Петька! Смотри… Никуда не отпущу из дома! В Луговом дел невпроворот. Насмотрелась я в вашей Раздельной, хватит. До самой армии будешь дома. Когда призовут, тогда уж деваться некуда… Все должны служить. А пока… никаких!

Петр обнял мать за плечи и ничего не ответил, будто согласился с ее требованием. А может, и в самом деле хватит скитаться?

В сенях раздались тяжелые шаги. Было слышно, как человек сбивал веником снег с валенок. Вошел Федор Васильевич. Он разделся, сунул окоченевшие руки в печь.

— Отвез… Тяжело ей… Не скоро выкарабкается.

— Это она похоронить не придет?

— Что вы… Не сможет, конечно. Татьяна будет.

— Господи! Что делается на свете… Когда ж это кончится…

Дарья подошла к шкафчику.

— Давайте перекусим… Вода вскипела, чай сделаем.

Все трое начали собирать на стол. Собрали, а есть не смогли.

…За гробом шли Таня, Дарья, Федор Васильевич, Павел Платоныч, Дмитрий, Петр, две старушки, отпевавшие Валентина.

Кладбище находилось сбоку дороги за Городным бугром. Дно могилы было уже запорошено снегом. Гроб опустили на веревках прямо на снег. Бросили на крышку по горсти глины, старушки запели заупокойную, потом Петр и Дмитрий лопатами начали сдвигать тяжелые комья. Вскоре продолговатый холмик поднялся в одном ряду со старыми темными крестами.

Возвратившись с кладбища, Петр и Дмитрий быстро протопили печь в доме Шаламовых, Дарья вымыла пол, Павел Платоныч принес несколько банок меда. Одну банку он тут же открыл и выставил на стол.