Один - [37]

Отсюда просматривался только узкий участок бухты до Правых скал.

Вода снова отходила от рифов, открывая дно с китовыми спинами водорослей, и от горизонта к берегу катилась вторая светлая полоса. Над ней так же беспорядочно метались чайки, а выше темно-зеленой стрекозой к острову летел вертолет.

Мне показалось, что я сплю или сошел с ума. Я стоял у палатки открыв рот и как дурак смотрел на небо. Потом сообразил, что если это за мной, то они меня наверняка не заметят: ни один из моих костров не горел. Нодья, наверное, кончила дымить к полудню, а в очаге я еще не успел развести огонь из-за ветра. Кроме того, сверху меня закрывало своей кроной дерево.

Я снова метнулся на поляну саранок, сбросил с плеч куртку и начал крутить ее над головой.  Как и тогда, завидя катер, кричал:

— Здесь! Здесь! Спасите, я здесь!

Вертолет снижался. Он шел прямо над полосой пены, катящейся к бухте.

Снова в сторону сопки рванул ветер, и над рифами подскочила стена мутно-зеленой воды, переломилась и ухнула в бухту, съедая все пенными водоворотами. Что-то большое, длинное мелькнуло в кипящих вихрях у Левых скал, полетели, вставая на попа, бревна, ныряя, завертелись доски, вырванные с корнем кусты. И снова со свистом и шипением начал взбираться по склону белый, изорванный в клочья гребень.

Вертолет завис между мной и пропавшей под волной бухтой. Сквозь стекла фонаря кабины я видел силуэты двух пилотов, а на борту — красную звезду в белой каемке.

Я бесновался на поляне до тех пор, пока опять не открылась бухта и отхлынувшая волна не растаяла в море.

Вертолет набрал высоту, медленно развернулся и пошел на юго-восток.

…Они видели меня, честное слово, видели! Не могли не видеть! И наверное, полетели за помощью.

Я надел куртку и пошел к палатке.

Скоро все затянуло белесой мглой и начал накрапывать дождь.

Мешок с мидиями я нашел в кустах недалеко от источника. Там же валялся и мой перемет с пленкой.

* * *

К ночи так завалило горло, что я не мог глотнуть. Тело невыносимо чесалось и горело. Кожа на руках вспухла, стала багровой, к ней было больно притронуться. Меня лихорадило. С трудом разжег огонь в очаге. Разбил киркой доски, втащил их в свою конуру и кое-как укрепил пленку на скатах палатки. Голова разламывалась от боли. Я плохо соображал, что делаю. Тянуло прилечь, закрыть глаза и не думать ни о чем.

Когда в яме очага нагорели уголья, набросал на них мидий. Даже есть не хотелось. С отвращением выковыривал из раковин мясо и жевал только для того, чтобы совсем не обессилеть.

Перед глазами стоял вертолет.

Почему он не опустился, почему улетел на материк? Не увидел? Побоялся волны или силы ветра? Ведь он мог дождаться, когда шквал схлынет. Потом, как я видел в кино, зависнуть над землей и сбросить мне веревочную лестницу.

Значит, пилоты меня не увидели, если не сделали этого.

А может быть, он почему-то не мог зависнуть и полетел за другим? Другой прилетит завтра, и я завтра же буду дома.

Я начал вспоминать дом, и он привиделся мне почему-то в форме очень широкой и высокой палатки. Кругом горели костры, дым от них ровными столбами поднимался в небо. В кострах пеклись яйца чаек. Яиц было так много — будто гальки на берегу! — что я обрадовался. Хватит на всю жизнь, потому что я всегда  буду жить на острове.

Я пошарил рукой вокруг, чтобы найти куда-то подевавшийся нож. Сорвал круглый зеленый стебель. Ха, да это же мангыр! Он вырос прямо из пола палатки, и я могу его рвать сколько угодно.

Я хотел выхватить из огня яйцо, но оно почернело и лопнуло. Со вторым получилась такая же штука. Присмотревшись, я увидел, что это не яйца, а огромные мидии! Я видел такие в музее на станции. Они назывались мидиями Грэйэна. Кто их принес сюда? Я должен их съесть. Наверное, в каждой раковине жемчужина величиной с лесной орех. Я съем все мидии, соберу жемчуг и принесу его на станцию. Палкой я раздвинул створки раковины. В ней кипела какая-то зеленая вонючая смесь. В смеси лежал компас, тот самый, что хранился в моем письменном столе. Я схватил его, обжигая пальцы, и посмотрел на стрелку. Но стрелка приржавела к острию и не двигалась, ремешки обвисли скользкими лентами. Я бросил компас на землю и вытер ладонь о джинсы. Из раковины шел едкий дым, там шевелились красные угли и что-то лопалось и трещало. От дыма кружилась голова, я зажал пальцами нос, и меня стало тошнить. Тошнота начиналась в самом низу живота, поднималась по всему телу и вырывалась через рот. Меня тошнило цыплятами, мангыром, жемчужинами. Стало так плохо, что я лег, положил голову на землю и стал умирать.

А над палаткой стрекотал вертолет. Я видел его сквозь парусину, как через стекло. Его корпус был похож на зеленую лодку вроде того самого тузика, который я нашел за Левыми скалами. На двух мачтах крутились винты, а у бортов стояли мой отец, Федор Иванович, Таня и лаборант Гриша. Гриша сбросил лестницу, но я не мог за нее уцепиться, не мог выдернуть руки из земли. Конец лестницы задел мою спину, проехался по голове. А мне было не крикнуть, не повернуться. Меня тошнило, и вокруг меня закипала страшная волна. Ее верхушка из мутной пены перегнулась вперед и с клекотом рухнула вниз.