Один против судьбы - [97]

На какой-то миг силы оставили его. Потом он бросился к окну. Может быть, он еще увидит ее? Может быть, она оглянется и махнет ему рукой, улыбнется?

Напрасно! Он не увидел и края ее платья.

Конец, конец всего!

— Ах, Тереза, Тереза! — простонал он, и ему показалось, что ноги не держат его, что он падает. Потом вдруг мелькнула спасительная мысль: она исчезла, но остались следы ее любви — несколько исписанных страниц. Он подошел к столу. Где они? Не было ничего, кроме его теплицких писем. Безумным взором он обвел всю комнату. На стульях, на пианино, даже на полу лежали свертки нот. Терезиных листков не было и следа.

Она взяла их с собой? Унесла последнее свидетельство ее любви. Она боялась, что я посмею выбросить их? Или хотела оградить меня от воспоминаний, которые мучили бы меня, как ее мучили мои письма?

Его вопросы остались без ответа. Заходило солнце, и запах ее духов медленно исчезал в застоявшемся воздухе комнаты.

И все же кое-что осталось! Бетховен на ощупь протянул руку в глубь письменного стола и, открыв тайную задвижку, достал сверток в белом полотне. Он боязливо оглянулся, запер дверь на ключ и развернул сверток.

В нем был портрет — может быть, не слишком искусное изображение Терезы. Лицо, полное благородства, спокойствие в чертах, напоминавших прославленные греческие скульптуры. И внизу надпись: «Редкостному гению, великому художнику, прекрасному человеку. Т. Б.»

Он смотрел на портрет, и его губы дрожали.

— Тереза, — шептал он, — ты хочешь отдавать свою любовь несчастным! Но кто же несчастнее меня на всем свете? — И он разразился тяжелыми, мужскими рыданиями.

Пришла ночь горячечных раздумий, ночь бесконечно долгая, бессонная. Лишь перед рассветом сомкнулись его веки и измученный мозг погрузился в обманчивый, волшебный мираж.

Приход Терезы тоже был миражем.

Внезапно он пробудился от мощного чувства радости. Он вскочил и зажег свечу. Греза еще владела им. Нужно было убедиться, что все это было на самом деле…

Он бросился к письменному столу. Открыл потайной ящичек, всунул руку не глядя. Пальцы нащупали портрет, зашуршала бумага. Да, это его письма, которые она вчера вернула ему и он запер их вместе с портретом.

Так все это правда!

Глухой композитор Людвиг Бетховен остался в одиночестве, как вырванный из земли дуб.

Совершенно обессиленный, он сел на краю кровати. Потайной ящичек был открыт. Он не обращал на это внимания. Размышлял.

Тереза добровольно ушла из его дней, из его мечтаний!

Скольких же друзей он лишился за последние годы! Брат Карл, несмотря на все свои ошибки, верный, преданный и всегда готовый помочь, умер два года назад. Иоганн живет в Линце и думает только о своей торговле. Карл Лихновский, упрямый и все-таки добрый, умер. Кинский разбился, упав с лошади. Нет в живых веселого Лобковица. Разумовский исчез из венского общества, после того как его дворец вместе с богатой коллекцией картин и скульптур сгорел дотла. Шупанциг уехал в Россию, Олива собирается туда же. Рис пожинает лавры в Лондоне, Цмескаль почти не подвижен из-за ревматизма. Обиженный Брейнинг не появляется…

Кто еще покинет его, кто сделает одиночество Людвига Бетховена еще ощутимее? С горечью он сделал вывод:

«Последняя надежда — маленький Бетховен, Карл, сынишка умершего брата, но мальчику всего одиннадцать лет. Как дядя и опекун я его, конечно, выращу, но доживу ли до того времени, когда он станет зрелым человеком? А если доживу, что потом? А что теперь? В эти дни, такие тяжелые?

Глухота, старость, болезнь, одиночество!»

Уготовил ли для него ад еще худшие напасти?

Не сдамся никогда!

Разлука с Терезой надломила могучую натуру Бетховена. Он подвел итог своим утратам: им не было числа. Шаг за шагом близилась старость. Кто знает, может быть, пройдет еще немного дней и люди будут разыскивать его безымянную могилу?

Нужно позаботиться о маленьком племяннике. Мать его особа грубая и каверзная. Еще при жизни брата она отбыла в тюрьме целый месяц за свои скверные поступки. Карла может уберечь от ее дурного влияния только он — его дядя и опекун!

Но как он может это сделать? Он, глухой, смертельно больной музыкант! Так размышлял он во время своих послеобеденных прогулок у крепостного вала.

Со всех сторон его обступал мрак. И вот в его растревоженную душу закралась мысль, которая никогда прежде не могла возникнуть.

Что, если на какое-то время стать на тот же путь, что и Гёте? Льстить знати и этой ценой извлекать у нее эти проклятые деньги!

Он подумал: эрцгерцог скоро будет ольмюцким архиепископом. Значит, он станет владельцем огромных земель, неоглядных лесов, сел и самого города. Разве не мог бы он, Бетховен, иметь в его владениях маленький домик, где-нибудь у леса… И жить там, воспитывая маленького Карла, не заботясь о куске хлеба до конца дней!

Архиепископу таких домиков положено немало… Что бы стоило ему подарить музыканту один из них или, по крайней мере, предоставить в его распоряжение на несколько лет, пока он не закончит свой жизненный путь.

Измученный заботами о будущем мальчика, в смятении от того, что его спасение находится в руках архиепископа, Бетховен попытался играть роль услужливого верноподданного. Но вот беда! Старый бунтарь не умел быть льстецом. Когда эрцгерцог сочинил сорок нелепых вариаций, маэстро оценил их таким образом, что похвала звучала как насмешка. Его письмо эрцгерцогу сильно напоминало некогда посланное им по поводу «лошадиной музыки».