Один против судьбы - [58]

Время было напряженное, и никто из музыкантов уже не дерзал переступать порог посольского дома.

И все же нашлось исключение. Из открытых окон однажды зазвучал голос рояля, пламенный, воинственный, борющийся и победный. Только один пианист в мире мог извлечь из клавиш эту атакующую песню!

Вена хорошо знала, кто это.

Победа всюду

Людвиг ван Бетховен, одетый в точном соответствии с предписаниями моды — в сюртуке с фалдами, стянутом в талии, в узких брюках, с белоснежным фуляром на шее, поспешно спускался по лестнице трехэтажного дома на Стефанской площади. Выйдя из ворот, он еще раз взглянул на свои большие золотые часы и обеспокоенно покачал головой. Потом зашагал в тумане декабрьского вечера.

Вблизи дома его поджидал юноша лет семнадцати, круглолицый и кудрявый.

— Боюсь, Фердинанд, как бы не опоздать к сражению, — сказал Бетховен. — Бегите за угол, там стоят извозчики, наймите карету поприличнее!

Юноша охотно поспешил за угол. Композитор с улыбкой смотрел ему вслед — ведь это музыкант из Бонна! Как было не любить его!

Самый старший из десяти детей концертмейстера Риса решил завоевать Вену. Он был в том же возрасте, что и маэстро, когда тот тринадцать лет назад пустился в путь к Моцарту. У Риса в кармане было ровно семь талеров, когда он постучался в дверь Бетховена.

Он вез Бетховену письмо отца, полный страха и сомнений. И сразу же очутился в объятиях своего прославленного земляка и услышал слова, согревшие его:

«Мое сердце всегда открыто каждому честному молодому музыканту. А если он уроженец Бонна и носит имя Рис, в его распоряжении и мой кошелек. Напишите отцу, что я буду заботиться о вас, как о сыне. Я всегда помню, как он первым пришел мне на помощь, когда умерла моя матушка».

Бетховен сдержал свое обещание. Он помог юному земляку деньгами и сам занимался с ним. Учил его требовательно, добросовестно — и безвозмездно.

В этот вечер он хотел ввести талантливого пианиста в общество светских покровителей музыки, хотя мальчик всего лишь несколько недель назад приехал в город.

Когда румяный ученик вернулся с одноконными дрожками, его учитель добродушно проворчал:

— На мой вкус — отличная колесница, но к графу Фрису лучше приплестись на своих двоих, чем в экипаже, запряженном не в пару.

Однако он сел и подвинулся в угол, будто боялся, что не хватит места этому тоненькому пареньку в легком пальто. Потом Бетховен заговорил вполголоса, будто сам с собой:

— С юности я терпеть не мог эти турниры между музыкантами. Однако Вергилий[12] говорил… как это он говорил? «Перед злом не отступай! Смело иди ему навстречу»… Штейбельт — это воплощение поверхностности. А поверхностность в искусстве — это величайшее зло. Как, впрочем, и во всяком деле. — Потом он обратился к Рису: — Сегодня, милый Фердинанд, вы будете свидетелем сражения, которое многие венцы хотели бы увидеть.

Мальчик взглянул на учителя непонимающе:

— Говорят, что Штейбельт замечательный виртуоз!

— Это утверждает прежде всего он сам. Мне рассказывали, будто он специально приехал из Парижа, чтобы меня «ссадить с трона». А некоторые мои друзья, как например присутствующий здесь Фердинанд Рис, опасаются за меня. — Он с улыбкой взглянул на своего ученика краем глаза: — Не правда ли?

— Да, — простодушно ответил мальчик. — Говорят, что в Париже он считается непревзойденным. А когда он был на гастролях в Германии, в газетах ему воздавали такие хвалы!

— Кому по душе жонглеры и канатоходцы, те могут таять перед ним. Этот немец, мнящий себя парижанином только потому, что жил в Париже, просто фигляр. Я ему прощаю то, что он гордится умением изобразить на клавишах звяканье бубенчиков, шум леса, рокот воды… и кто знает, что еще. И вовсе не завидую его умению отстукать на фортепьяно этакое тремоло — подражание скрипичным пассажам. Это все пустяки, прах…

— Простите, маэстро, но в этом все-таки есть что-то и от искусства? — робко возразил юноша.

— Это цирковая ловкость, но никак не искусство. Есть ли в этом хоть какая-нибудь мысль? Искусство возникает не из пустого фортеля, а из творческой мысли! Кто хочет извлекать из фортепьянной клавиатуры только звон колокольчика, может просто повесить его где-то. Но это все глупости! — махнул он рукой. — А вот уж тамбуринов я ему никогда не прощу!

— Каких тамбуринов?

— Вы не слышали об этом? Штейбельт насочинял несколько собственных пьес, и когда он их играет, его жена бьет в это время в тамбурин. Как это ни странно, иным этакое пришлось по вкусу. И Штейбельт использует это в своей выгоде. Мне писали из Праги, что он предложил там некоторым восторженным дамам научить их сотрясать бубен. В течение двенадцати уроков он превращает такую дурочку в виртуоза-тамбуринщицу. И они выступают с ним вместе и раскланиваются рядом с ним у рампы.

Рис рассмеялся:

— Они могли бы сопровождать исполнение на рояле и турецким барабаном!.. Но он получает от этого какой-то доход?

— Ну разумеется! За обучение будущая виртуозка платит двадцать дукатов. Да столько же за тамбурин. Говорят, что он распродал их в Праге целый воз. И приехал в Вену с целым мешком дукатов.

— Так он просто шут!

— Вот именно! Я уже восемь лет внушаю венскому обществу, что к музыкантам нужно относиться уважительно, а этот торговец тамбуринами подрывает уважение к ним. А светская чернь, Бернадотту руки не подававшая, преклоняется перед этим псевдопарижанином!