Один против судьбы - [30]

Тот вошел, неуверенно улыбаясь, как будто заранее просил извинения.

— Приходил Рис? Я видел, как он выходил от нас.

— Да, приходил.

Старший Бетховен, к удивлению, не спросил, зачем приходил посетитель. Он догадывался об этом. Он обошел вокруг стола, смущенно потирая руки. Остановился перед сыном — на лице сохранилось то же смущенное и виноватое выражение.

— Мне нужны деньги. У тебя есть?

Людвиг молчал.

— Ну есть, есть, я же знаю. У тебя деньги задерживаются лучше, чем у меня. Мне это не дано. Так одолжишь мне?

Людвиг поднялся. Плотный, плечистый, оперся о стол так, что сдвинул его с места.

— Нет! — сказал голосом глухим, неуверенным.

— Только один дукат! У меня есть кое-какой должок, я бы хотел уладить его.

— Нет.

Голос юноши теперь звучал увереннее. Людвиг смотрел на отца скорее просительно, чем гневно. Еще жило в нем чувство страха перед отцом, знакомое ему с детства. Побои, затрещины, ночные пробуждения, запирания на ключ…

«Если отец твердо прикажет, — раздумывал Людвиг, — я буду вынужден дать ему их. Иначе выйдет из себя. Да ведь я сам считаю каждый крейцер. Зима близится, нужно покупать дрова, теплую обувь для мальчиков. Никогда раньше не думал, что зимой жизнь дороже, чем летом. Я не должен давать ему деньги, но что делать, если он станет ругать меня, а то и руку поднимет?..»

— Ну нет так нет, — пробормотал наконец старший Бетховен смиренно, медленно отступая к двери.

Людвиг остался один, все еще опираясь о стол. Тяжело перевел дух, смутно понимая, что в эти минуты началась новая страница в жизни их семьи. Теперь только он, Людвиг, должен отвечать за семью. И было ему тяжко от этого сознания.

Но тут донесся странный, резкий звук из соседней комнаты — той самой, в которой неполных полгода назад угасла мать. Будто взвизгнул щенок. Этот звук знаком с детства. Так всегда бывало, когда открывался мамин платяной шкаф.

Кто там? Женщины, ведущей их хозяйство, быть не может, она говорила, что уходит за покупками.

Людвиг выбежал, бросился к двери соседней комнаты. Когда открыл дверь, увидел такое, чего уж никак не ждал. У открытого шкафа стоял испуганный отец. В руках он держал платье жены.

Оба молча смотрели друг на друга. Наконец Людвиг хрипло проговорил:

— Папа, что это значит?

Отец в смущении заморгал.

— Но, мальчик, не беречь же это вечно…

— Ведь это так, будто мама еще с нами! Отдайте!

— Учить умеешь, а одолжить отцу один дукат не хочешь!

— Разве дело в одном дукате? Ведь завтра ты пришел бы опять. А когда подумаю, куда пойдут эти деньги…

Отец быстро повесил в шкаф платье и забормотал:

— Все равно все это нужно куда-то… отдать. От этого меня только тоска берет. И для кого беречь женские платья? — Горечь, звучавшая в его голосе, была искренней.

Людвиг готов был уступить. Он пустил в ход последний аргумент:

— Мальчикам нужны зимние пальто.

— Но здесь всего много, — быстро проговорил отец и неуверенным шагом пошел к двери, будто боялся, что сын догонит его.

Людвиг подошел к шкафу и ласково провел пальцами по висевшей в шкафу одежде. Будто погладил мамино плечо. Он упал на колени, зарылся лицом в складки платьев и заплакал, проглатывая слезы…

Нет, он не должен поддаваться печали! Он мужчина и глава семьи — хочет он этого или нет. Он нужен братьям. Людвиг поднялся, еще раз приласкал взглядом разноцветную лесенку из платьев и пальто, многие из которых служили ей еще с девичьих лет, прикрыл дверцы шкафа и повернул ключ.

«Спрячь его, — говорило ему что-то. — Вытащи и спрячь! Отец не решится просить его у тебя!» Ох, это было бы еще хуже. Он сломал бы замок. Когда его одолевает эта отвратительная страсть к вину, он способен на все!

Людвиг отчаянно затряс головой, будто отбрасывая подозрение, в котором был убежден, и вышел из комнаты грустный и полный решимости.

А потом потянулись недели и месяцы, когда он должен был сражаться с тысячей препятствий. Труднее всего было со временем.

С деньгами в конце концов кое-как обошлось бы, думал он. Сотню дукатов, которые он отдал в прошлом месяце в погашение долга, в этом месяце он уже может оставить для дома. Вот со временем хуже. Оно уплывает, убегает, и никакими силами не вернешь ни одной секунды, ускользнувшей без пользы.

Людвиг учился единственной скупости, достойной похвалы: быть скрягой, когда дело идет о времени! И благодаря этому, при всех его обязанностях, находилась у него минутка, чтобы забежать в гостеприимный дом Брейнингов.

Друзей у Людвига в этом доме все прибавлялось; если раньше его знали здесь как удивительного музыканта, теперь смотрели и как на человека, достойного уважения, и старались помочь. По-матерински заботилась о его семье Елена Брейнинг. В один из дней она сказала Людвигу:

— Я нашла место для вашего брата Николая. Что бы вы сказали, если бы он стал учиться на фармацевта?

Он с благодарностью принял это предложение и уже на следующий день отправился с братом в аптеку у рынка. Аптекарь взглянул на подростка, невысокого, но ловкого, решил, что берет его, но все же сказал невыносимо горькие для Людвига слова:

— Только бы не пошел в отца! Ручаетесь за него?

Людвиг вспыхнул, кивнул головой.

Время шло. Прошел год, начался другой, близилось девятнадцатилетие Людвига. Самые большие трудности постепенно преодолевались, все как-то устраивалось, и только Иоганн Бетховен опускался все больше и больше, несмотря на все старания старшего сына.