Один на один - [17]

Профессор решился нарушить молчание:

– Теперь вы понимаете, Михаил, почему я так настойчиво пытался с вами поговорить? Вы ведь, кажется, создаете некую боевую группу? Я бы посоветовал крайне осторожно набирать людей. Пока мы не знаем, как защищаться от этого галлюциногена…

– А если просто – противогазы? – оживился Толик.

– Шикарная мысль. – Миша оперся подбородком на руки, поэтому голос его звучал глухо и обреченно. – Противогазы, приборы ночного видения и винтовки с оптическим прицелом. Уж лучше сразу заказывать скафандры.

– Нет, нет, я имел в виду совсем другой способ…

– Какой?

– Постараться найти людей, не подверженных этому действию.

– Час от часу не легче! – Шестаков опять начинал злиться. – Что ж мне, детей в команду набирать? Если все, как вы говорите, волевые и цельные, начинают биться в истерике, на хрена мне толпа хлипаков и сопляков?

– Куда ни кинь, всюду клин… – грустно констатировал Мухин.

– Да нет же! – СССР замахал руками. – Все можно сделать проще. Нужно сразу отсеивать кандидатов с затаенными страхами. Не может быть, чтобы каждого смелого человека в детстве напугали лягушкой!

– И как это проверить?

– Ну, уж такие методики нашей медициной давно отработаны! Обыкновенный гипноз! Погружаем человека в транс и спокойно выясняем, чего он боится.

При слове «гипноз» Шестакова аж перекосило. В голову полезли какие-то смутные и неприятные ассоциации с Поплавским…

– Ну уж, хрен! Еще и этих шарлатанов сюда ввязывать!

– Почему же шарлатанов? Вы случайно не путаете с экстрасенсами?

– Не делайте из меня идиота! Я знаю, что говорю! Терпеть не могу, когда серьезное дело превращают в балаган!

СССР озадаченно переводил взгляд с Толика на Мишу, стараясь понять причину столь негативного отношения к гипнозу. Мухин пожал плечами: он тоже не понимал Шестакова.

– Миш, чего ты так взъелся? Мне кажется, Савелий Сергеевич прав…

– Прав, прав… – передразнил Миша. – Все вокруг правы, один я – кретин!

– Пожалуй, пора по домам, – примиряюще предложил СССР, поднимаясь.

– Ага. Поздно уже. – Толик старательно потянулся и широко зевнул. Может, чуть-чуть шире, чем следовало бы. Раздался противный хруст, и Мухин остался с открытым ртом. Он выпучивал глаза, махал руками, но ничего не мог поделать.

– Ты чего?

– А-э-о-у-а-ы-о! – нечленораздельно ревел Толик.

– У него челюсть защелкнуло! – сообразил СССР.

Шестакова прорвало. Он хохотал как безумный и пока Толик очумело носился по комнате с незакрывающимся ртом, и когда за ним начал бегать Профессор, и продолжал подкряхтывать от смеха даже после того, как все благополучно закончилось. Савелий Сергеевич поймал несчастного Мухина и что-то нажал у того около уха. Рот захлопнулся с плотоядным компостерным звуком.

– Спасибо, Муха, – от души поблагодарил Миша, отсмеявшись. – Век так не веселился. Ты это специально?

– Дурак, да? – сквозь зубы сказал Толик. Теперь он боялся широко открывать рот.

– Все равно – смешно, ты уж извини. Ладно, пошли по домам.

По дороге Толик, чувствуя, что несколько разрядил общее напряженное настроение своим конфузом с челюстью, решился немного поболтать.

– Как поживает Матильда? – Бодро осведомился он у Профессора.

Миша тут же метнул в Мухина один из своих молниеносных колючих взглядов, смысл которых каждый раз ускользал от СССР.

– А я разве вам не говорил? – О своей любимице Савелий Сергеевич мог говорить когда угодно. – Матильда ждет… У нее будут… Хм… Хм… – СССР запутался в деликатных словах. Не говорить же, в самом деле, что «мы ждем прибавления семейства»!

– Залетела хвостатая? – с ходу сообразил опытный Шестаков. – И кто папаша? Какой-нибудь крыс Лоренца экзотический, или на стороне нагуляла?

Душевное единение моментально испарилось, а Профессор с Мишей вновь оказались по разные стороны бытовой баррикады, испокон веков разделявшей интеллигенцию и народ. СССР ошарашенно смотрел на Мишу, не зная, чем ответить на грубость, и привычно недоумевая, что вообще его связывает с этим кондовым хамом.

– Вы… Вы… – бессильно повторял Профессор.

– Жлоб ты, Мишка, – с горечью констатировал Мухин, – вечно все опошлишь…

– Да ладно вам нюни распускать! – Агрессивный Шестаков имел свои представления о пошлости. – Я кого-то обидел? Оскорбил? При даме матерно выругался? – Мише приходилось перекрикивать шум поезда, поэтому он почти орал на Толика с Профессором. – Гуманисты хреновы!

Поезд остановился на «Площади Мужества». В наступившей тишине четко прозвучал чуть подрагивающий голос СССР:

– С каких это пор «гуманист» в нашей стране стало ругательством?

– Да ни с каких! Просто мутота эта ваша надоела! «Ах, Каштанка!», «ах, Муму!», плачем-надрываемся, а собаку бездомную на улице увидел – отстреливать, отстреливать, она заразу всякую разносит!

– Что-то не пойму я вас, Михаил, к чему это?

– Ну, что тут не понятного? Сами-то крысочку себе завели, еще имя какое-то похабное подыскали, в рукаве ползать разрешаете, тьфу, гадость… А на работе небось таких же беленьких, безымянных режете не задумываясь!

СССР бессильно развел руками:

– Я не знаю, что вам возразить…

– И не надо мне возражать! Трендеть надо меньше! – Справедливости ради заметим, что Миша употребил слово посильнее, чем просто «трендеть», но тут же спохватился и извинился перед Профессором. – Да я, собственно, не на вас наскакиваю. Мне просто с детства тошно было читать все эти сопливые книжки. Зачем-то напяливают зверью человеческие чувства… И вот рассусоливают про то, как какой-то блохастый барбос лежит под хозяйским креслом и что он там себе думает. Да ни хрена он не думает! Животные хотят есть, пить и… блин, размножаться! И я хочу того же! Все хотят жить. Поэтому комар кусает меня, а я ем бифштекс. По-честному.