Один на льдине - [7]
К шестнадцати годам я с мамой объехал почти всю Россию.
А начал — в пять лет.
Со своего огорода и сада мы снимали сочные вишни, клубнику, яблоки, перебирали их с сестрою, затаривали и на себе таскали в багажный вагон. Тщедушные и голодные, грузим их, а менты посмеиваются, издеваются над беззащитными и безденежными. Даешь им, копеечникам, взятку и без билета едешь торговать. В грузовом вагоне или в паровозе. Несколько раз за лето едешь куда-нибудь на север: в Вологду, в Кандалакшу, в Сыктывкар или Мурманск, в Архангельск или Сегежу, Кандалакшу или Москву. Я таскал мешки и сторожил их на вокзале, пока мама в чужом городе искала грузовичок подешевле…
Я помню Бериевскую амнистию пятьдесят третьего года. Она застала нас с мамой в лагерном крае — в Карелии. Я видел, как изможденные зека громили станционные киоски Они отняли у меня, огольца, семечки. Они вырвались из ада. И теперь я понимаю, что они мстили режиму, который на каждой и самой захудалой станции имел своего Ильича, указующего путь к коммунизму. Видно, где-то в сокровенных глубинах детского сознания сама по себе приросла, а потом и дала свои горькие плоды мысль, что и там живут люди. И люди неслабые… Сколько ночей я проспал на Киевском вокзале Москвы на мешках, давленных картонках, на дорожном тряпье! Чем можно было меня испугать после этого?
Только нечаянной радостью. Вот с вырученных денег купит она мне, голубка, какую-нибудь футболку или рубашонку пошьет, а я боюсь: порвут в уличной драке. Однажды она купила мне магазинный игрушечный кортик: как я это забуду? Кортик этот запомнился потому, что не было у нас магазинных игрушек. Лыжи, санки делали сами. Сами строгали и, размачивая, загибали лыжи, мастерили какие-то пушки, автоматы, лимонки взрывчаткой начиняли. Те, кто остался жив после этих игрищ могут подтвердить мои слова. И мне было радостно и тяжело. Потому, что мама отрывала эти несчастные деньги от семьи, от своего скудного рациона. Вот что страшно вспоминать, а совсем не то, что зимой в школу приходилось бегать в тапочках.
В шестьдесят пятом, когда меня впервые посадили, маму оставил ее второй муж и мой отчим, бывший полковой разведчик Сергей Васильевич Пронкин. Хороший русский человек, он прошел всю войну до самого Берлина. Этот враг рейха стал другом нашей обездоленной семьи. В детстве он беспризорничал на Украине и, как русский, был лишен нормального человеческого общения даже среди себе подобных, поскольку национализм украинский особо крутого замеса.
Мы были еще несмышленышами, когда он пришел к нам жить и стал работяжить кузнецом на паровозоремонтном. Всю жизнь за копейки. Зимою и летом — в единственной своей некогда черной, а потом — белой от соленого пота, застиранной рубашке. Он воспитывал нас с сестренкой, как умел, после каторжного труда, обычно, лежа на диване с самокруткой и каким-нибудь историческим романом. Кто может упрекнуть его в этом? Я не могу. Он был хороший человек, и мы звали его папой. Вскоре в нашей семье появилась младшая сестренка Катя.
И все же, понимаю, как не хватило мне мужского примера!
Через три года после того, как меня посадили, отчим умер, от инфаркта. Прости меня, Господи: каюсь… Так и не увидел его после своего освобождения в 1968 году.
Верно назвали нашу измученную страну бабьим царством… А еще вернее было бы назвать ее бабьей зоной. Но об этом — после.
После и о том, чем стали для меня железные дороги.
В четыре года — уже стал помнить себя — подсаживался я вечером в огородные лопухи к соседу и ждал, аки тать, когда потухнет свет в окошках и все уснут. А к утру выщипывал семейства роз, пионов и прочая, как советская власть выщипывала цветущие семьи, и нес краденые цветы в полусвете утра к московскому поезду. В этом поезде кочевали на Крым курортники. Им нравились туземные дети Конотопа, нищета и дешевизна, они швыряли нам от щедрот своих. И я, в числе других, мог утром отдать прибыток маме, а если подфартит, то спереть походя еще где-либо и что-либо нужное для домашнего обихода.
В чужом огороде — и хрен слаще.
У еще одного нашего соседа в саду росла старая шелковица — огромное, корявое дерево, усыпанное жирной ягодой. Мне лет семь. И так мне хотелось этой шелковицы, что ночью я не выдерживал: через плетень — и вот оно дерево. Стараюсь не оставлять следов. Ночь черная, шелковица черная, мысли розовые: вкусная ягода, сочная! Только все кругом густо пахнет дерьмом. Наелся я шелковицы и домой скользнул, а запах дерьма — скользит за мной. Да простит меня Читатель за столь неприятные контрасты с ароматами летней украинской ночи, но как же мне было мерзко осознать, что сосед измазал ствол благородной шелковицы содержимым отхожего места! И как приятно было думать об отмщении!
Я насобирал в тире латунных гильзочек, начинил их серой, заклепал и заложил в консервную банку с ватой. Вату эту я поджег и ровно за пять минут до шести утра устроил этот заряд под утренним стульчаком соседа. Я знал, что он посещает уборную в шесть утра, аккуратно, как немец. Далее, нетрудно представить себе драматургию происшедшего со стрельбой и прочими выхлопами.
Сын звонит отцу: папа, на меня напали. Конечно, отец мчится спасать ребенка. Но вот загвоздка: Неделин-младший перевозил партию наркоты, попал в засаду с перестрелкой и остался жив. Он хочет спасти наркотики и свою шкуру любой ценой, зная, что отец сделает все тихо. Неделин-старший оказывается перед выбором: родство или принципы. Он уже отсидел один срок, а помощь сыну может потянуть за собой второй. Какой выбор сделает отец, когда обнаружит жестокое предательство? Сможет ли сын избежать наказания за свою подлость?
В книгу вошли три детективно-приключенческие истории, напечатанные в разное время и хорошо знакомые читателю по кинофильмам: «Ринг», «Нокаут» и «Операция „Викинг“».
«На срок жизни», – говорится в договоре о пожизненном содержании с иждивением. При этом имеется ввиду, что держатель ренты обязуется в течение жизни оказывать материальную и иную помощь лицу, передавшему ему в собственность квартиру либо иной вид недвижимости. Однако тут возникает главный вопрос: а не укоротят ли принудительно этот самый срок?
Тоору Миёси пришел в литературу из газеты «Йомиури», где он долгое время проработал журналистом-международником. Роман «По законам железных людей», опубликованный в 1988 году, наследует лучшие традиции социального направления в японском детективе.
Время идет.На арену событий в Глухове, как и во всей России, выходят молодые.Кто наведет порядок в городе? И главное – какой?За кем будущее?За детьми Олега Голенева, "Призрака с вороньего холма", из команды нового мэра, – энергичными, образованными, с чистыми руками и сердцами?А может, за наследниками бывших хозяев города – бандитов, с их яростной жаждой мести? Или за молодыми националистами, уверенными в том, что решение любых проблем – в уничтожении всех "иноверцев и инородцев"?Схватка будет жаркой…
Случайное знакомство в ночном клубе — и герой романа «Череп императора», корреспондент одной из петербургских газет, оказывается втянутым в невероятную историю, истоки которой берут начало в древней «стране снегов» — Тибете. О серьезности развернувшейся борьбы за обладание ценнейшей древней реликвией свидетельствует цепь загадочных и на первый взгляд не связанных между собой убийств…Зачином романа «„Кровавая Мэри“ по-ирландски» становится зверское убийство в тоннеле метро. И вновь петербургский журналист берется решить эту криминальную головоломку.