Один - [48]

– Ты на ходу спишь? – рявкнул Нильс.

И видение пропало, подернулось дымкой. «С ума я схожу, что ли?» – девушка сглотнула, удерживая сердцебиение. Ей показалось, что те, трое, которых и не было на самом деле, и есть ее племя, ее родня, и ее, пусть нескорая, пусть далекая судьба. И тогда она, чтобы не видеть и не слышать грохочущего Нильса, подхватила плошки и нещадно заскрежетала песком по закопченным стенкам утвари, время от времени вырывая новый пук свежей травы и бросая в омерзительные наросты жира и сажи на вонючем днище котлов крупный белый песок пригоршнями, пока посуда не заблестела.

Даже Нильс умолк и удивился:

– Оказывается, можешь, если захочешь, – и уже не с такой злостью захлопнул за собой дверь хижины. Йоханна с облегчением отбросила постылую работу.

На том месте, где ей привиделись трое незнакомцев, трава была притоптана, хотя рядом серебрилась крупной росой. Травинки никли под тяжелыми каплями, а в темнеющие кроны леса уходила неширокая полоса следов.

«Видел или не видел?» – оглянулась Йоханна на хижину. Решила не рассказывать о странном видении: когда у человека нет ничего своего, он начинает потихоньку обзаводиться хозяйством. У Йоханны своего – лишь тело, да и то неизвестно, кому принадлежащее. Теперь у нее была своя тайна. И, помогая Нильсу или его матери по хозяйству, Йоханна нет-нет да и бросала взгляд под разлапистую ель: паренек наведывался часто, но как-то мелькнула синяя юбка старухи, таинственный старик не пришел ни разу.

Дождь проредел, шепот перешел в редкое постукивание, потом лишь листья деревьев да мокрые крыши роняли капли. Йоханна приотворила дверь. Ночь разъяснилась, жемчужными бусинами блестели звезды на черном бархате. И тут же частый перестук эхом вдали.

«Время!» – екнуло и замерло сердце, повременив прежде, чем продолжить привычный перестук. Йоханна заторопилась, метнувшись по хижине, связывая в узелок какие-то безделушки. Зачем-то выдернула из-под притолоки сухую ветку багульника. Опустилась на лаву, тихо рассмеявшись. Еще не зная, что происходит, она предчувствовала, что судьба резко дернулась, суля беды ли, радости ли, но непременно перемену. Отбросила бесполезный узелок Тростинкой приникла к проему распахнутой двери. Перестук становился все ближе. Сквозь чащу, не разбирая дороги, мчались бешеные всадники.

– Я тут! – хотела окликнуть, позвать. Йоханна, но пересохшее горло не пропустило ни звука.

Она лишь могла, сжав кулачки, тревожно вглядываться в ночь.

Черная фигура всадника, четкая на фоне просветлевшего неба, чуть помедлила. Конь коротко заржал и свернул на тропинку, ведущую к хижине.

– Наконец-то! – выдохнула Йоханна. Впрочем, теперь она ни за что бы не откликнулась на ненавистное имя. Она вспомнила, что ее зовут…

– Фригг!.. Фригг! – рвануло ветром и разнеслось над побережьем и морем.

Фригг начала себя помнить в тот момент, когда ей исполнилось пять. Вернее, с этих пор она все помнила четко и ясно, словно какая-то сила, вырывавшая до сих пор месяцы, а то и целые годы из ее жизни, вдруг отступила, предоставляя Фригг самой распоряжаться своими чувствами и воспоминаниями. Истоков она не помнила. Нянька пыталась ей втолковать, что, как и все, кому посчастливилось родиться отмеченным божественным знаком, она принадлежит к избранным. Но Фригг всегда казались глупыми объяснения нелепой старухи, единственное достоинство которой было необъятное количество сказок и историй, что сыпались из старухи, как из дырявого мешка.

– Ты – богиня! – убеждала нянька, когда Фригг, особенно разыгравшись, переворачивала жилище вверх дном.

– Я – Фригг, – парировала малолетняя разбойница, недоумевая, почему богиня должна весь день сидеть, сложив на коленях чинно руки.

Правда, временами Фригг и самой приходило в голову, что лишь избранным может видеться игра теней на белой простыне, оборачиваясь цветными движущимися картинками. Но вскоре Фригг убедилась, что умеют рисовать картинки все дети Асгарда. Пришлось смириться. Но урок прошел впрок: теперь Фригг больше не хвасталась умением потихоньку грабить кладовую, перенося к себе в опочивальню банки с мармеладом и коржики.

Кухарка бушевала, расставив по всему дворцу уйму мышеловок, а Фригг тихонько посмеивалась, учиняя очередное нападение на владения толстой и усатой кухарки, когда дворец устраивался на ночь. У богини были и еще кое-какие способности, о которых она старалась помалкивать. Такой тайной была и ее дружба с Христ, веснущатой, хрупкой девочкой, дочерью придворного садовника.

У Христ были золотушные уши и неистощимая на выдумку фантазия. Фригг обожала свою тайную подругу, когда та, водрузив на голову бумажный колпак и облачившись в папины сапоги изображала великого Бора. Фригг потихоньку перемещала подружку из клетушки садовника в свои покои, наслаждаясь выдумками Христ в сладком одиночестве и тоскуя, когда подружка, наскучив обществом маленькой богини, заявляла:

– Давай пирожное с малиной наверху, а то я пошла!

И Фригг послушно одаривала подругу сластями и игрушками: ей самой казалось странным, что Христ, поглощая такое количество сладкого, лишь худеет, вдруг закашлявшись во время игры в салки, и с новым упорством подкармливала подружку, твердя: