Один - [19]

Теперь оставалось сунуть великого аса в чан. Но Один перехватил инициативу. Его единственный синий глаз полыхнул ярким лучом. Коснулся усатой. Потом Один перевел взгляд на среднюю.

Младшая, оторопев и разинув рот, смотрела, как ее подруги посветлели, побелели и замерли. Посреди пещеры, чуть не касаясь головой свода, возвышались две ледяные бабы. Уцелевшая великанша заверещала и опрометью, свалив входную дверь-скалу, кинулась наутек.

В глаз асу ударил солнечный свет. Один прижмурился, а когда привык ко дню после полумрака пещеры, беглянки простыл и след. Лишь где-то вдали горное эхо, насмешничая, дразнилось:

– Караул! Спасайте!

В проем, переминаясь и прячась друг за дружку, входили Локи и Хёнир. Один хмуро приветствовал приятелей, нахлобучивая на глаза шляпу:

– Изволили прибыть? И где ж вас духи носили?! Хёнир с любопытством обходил кругом ледяных истуканов, начавших потихоньку подтаивать.

Локи же, с энтузиазмом, за которым прятался страх перед великим, договорить Одину не дал:

– Зато я теперь знаю, где проход в царство цвергов! Вход в Альфхейм! И его нашел я!

Долго злобствовать Один не умел, тут же распорядившись:

– Тогда веди! Показывай!

– Да это тут, в двух шагах, – засуетился Локи, обрадованный, что так легко отделались: и от великанш, и от мести Одина.

С тех пор, как Локи принес из темных миров сокровище ванов и тайком подарил Фригг, ас ходил по лезвию ножа.

Беда Локи, что от появления на свет он кому-то завидовал: будь то блестящая бусина, стащенная вороной или сладкий пирог, доставшийся всем поровну.

Подростком Локи бился, дрался, плакал злыми слезами, доказывая свое превосходство, Но пантеон богов – мир жесткий, где каждому предопределено место, круг, из которого не вырваться. Обжегшись раз и другой, Локи приучился жить со стиснутыми зубами: лишь внутри копошился черный комок зависти, изредка вырываясь наружу жадным блеском глаз, который Локи тут же прятал за бравадой или усмешкой. Его считали немножко пройдохой, немножко ветреником – ни тем, ни другим Локи никогда не был. Он, изголяясь, чтобы угодить великим, в одном был уверен: никто из них не достоин и кончика мизинца бога Локи. И лишь поджидал, когда придет час объявить миру о приходе нового князя Асгарда.

Единственно, кому приоткрыл Локи свои планы, была светлая богиня Фригг. Локи и сейчас передергивало, когда он вспоминал, с каким презрением взглянула на него девушка, как резко вырвала руку, – они все еще не перешли границ робких пожатий ладони при встрече и прощании. Локи сделал вид, что не очень расстроился, услыхав о помолвке Фригг и Одина. Дерзкая девчонка еще заплатит.

Счастье, что Один, без зазрения совести шаря в чужих мозгах, не позволял себе проделывать подобное с друзьями.

Локи, где наглостью, где подхалимством, мог считать себя другом великого аса. Ниточки, на которых подвешено тщеславие, честолюбие, гордость любого существа, будь то великий ас или смертный, Локи изучил до тонкости.

Один смерил негостеприимное жилище: он бы сюда не вернулся. Неухоженное и сырое обиталище великанш царапнуло краешек сознания аса: не подшути великие так глупо над просительницами, эти три женщины, двум из которых Один принес смерть, прожили бы достаточно долго, чтобы народить много воинов и крепких дочерей.

Он пнул валун, закрывавший великаншам вход в их стоянку, и заспешил за удаляющимися Хёниром и Локи.

Гора, на вершине которой пластовался спрессованный снег, бросала на низину громоздкую тень.

Один сдернул шляпу, окликнул горы.

– Э-гей! – позвало эхо. Гул, шедший из недр горы, накренился. Снежный пласт закряхтел и ринулся, курясь пыльцой.

– В гору! В гору! – Один подпихнул Локи в спину.

Нырнул в трещину между скалами. Хёнир замешкался: лавина накрыла аса с головой. Усмиряясь, доползла до равнины, прильнув к стволам деревьев в предгорьях.

Хёнир, рыча, как февральский медведь, прорылся к поверхности. Один и Локи, хохоча, что легко отделались, подхватили приятеля под руки. Оббили снег с одежды и волос. Но, мокрый и взъерошенный, Хёнир теперь еще больше походил на разбуженного оттепелью зверя, которого раздразнили в берлоге.

– Будет вам, – отмахивался Хёнир, недоумевая, как это его угораздило. Хёнир всегда подозревал, что мешок с несчастьями всегда готов развязаться, когда ас Хёнир поблизости. Вещи и люди не слушались великого бога, словно чувствовали, с кем шуточка пройдет, а кому следует услужливо уступать.

Вина ли Хёнира, что он всегда выделялся в толпе, на голову выше и шире в плечах? Весь остальной мир казался асу с высоты его роста хрупким и ненадежным: блюда падали и кололись, стоило Хёниру пройти рядом, жарящийся на вертеле олень почему-то при виде аса норовил подгореть. И Хёнир предпочитал хижину в лесу, в стороне от сторонящегося его мира.

Мужество его, бесхитростное, было готово служить верно любому, в ком проснулась потребность в послушной рабочей скотинке. Хёнир звезд с неба не хватал, но, взявшись за кончик, упирался в землю ногами, пока вся сеть не покажется из трясины.

Их, таких непритязательных парней, в Асгарде поначалу, когда город лишь строился, нуждаясь в первопроходчиках и горячих головах, было каждый второй. Некоторые пообтесались, научившись ценить вино и пиры. Другие отмежевались, оставив блага цивилизации для изнеженных асов, а сами уходили в горы, селясь в пещерах и добывая пропитание луком и палицей.