Один - [51]

Она повернулась, покачнувшись и едва не упав. Нетвердой походкой вышла на дорогу. И побрела по асфальту в сторону города – медленно, сгорбившись, подволакивая ноги. Десять шагов от костра – и ее уже не видно: ночь съела маленькую девичью фигурку.

– Я ухожу с ней.

Эти слова прозвучали у меня в голове. И я не сразу понял, что произнес их вслух.

– Решил поиграть в благородство? – спросил Димка.

Я вдруг растерялся. Подумал, что надо все обратить в шутку. Или притвориться, что ничего не говорил. Или объяснить, что имел в виду нечто совсем другое.

Я улыбнулся, как дурак, развел руками. И признался:

– Я тоже болен. Заразился все же.

– Черт! – Димка кулаком стукнул себя по колену. А Минтай, который было подвинулся к огню, опять с ворчанием отступил в тень.

Я встал, отряхнулся. Руки дрожали, и в голове было пусто, но в целом держался я неплохо.

– На что это похоже? – спросил Димка.

– На сильную простуду, – ответил я. – На грипп и ангину. В носу свербит, в горле дерет, болят мышцы, голова раскалывается, вялость одолевает.

– Бросает то в жар, то в холод, – сказала Оля. – Хочется закутаться, свернуться калачиком и лежать.

– Да, – подтвердил я.

– Я иду с вами.

– Что?!

Оля встала рядом со мной, взяла меня за руку. Сказала твердо – мне бы так говорить:

– Я тоже заболеваю. Симптомы совпадают. Уж лучше нам сейчас держаться вместе, чем потом уходить поодиночке в полную неизвестность.

Она очень хорошо это сформулировала. Возразить тут было нечего.

– Раз так… – Я, приободренный, посмотрел в темноту. – Таню надо вернуть. Поедем все на моей машине. В каком-нибудь тихом местечке остановимся…

Димка смотрел на нас как на предателей. Я только сейчас заметил этот взгляд и даже запнулся.

– Я еду с вами, – сказала вдруг Катя.

– Нет! – испуганно выкрикнул Минтай. Голос его сорвался, и он трескуче закашлялся, присев на корточки, зажимая себе рот.

Димка отступил на шаг, нас всех недобро оглядывая, будто мы уже превратились в чудовищ.

– Я не!.. – хрипел Минтай. – Я просто… Надышался… Дыма… – Он не мог говорить, он задыхался, давился кашлем; на носу его повис пузырь, красные глаза слезились, рот брызгал слюной. – Я здоров!.. В порядке!..

– У него жар, – холодно проронила Катя. – Уже второй день. Он скрывал это.

– Нет… Нет… – Минтай, кажется, заплакал, размазывая сопли по лицу. На него невозможно было смотреть без омерзения. – Я поправлюсь…

– А у меня вчера поднялась температура, – равнодушно сообщила Катя.

Димка пятился к «Мазде», держа перед собой топорик, словно распятие. Испуганным он не выглядел. Скорее, он был озадачен.

– Уходишь? – спросил я его.

– Уезжаю, – отозвался он. – Похоже, это действительно какая-то зараза. А я больным себя не чувствую. Не хочу рисковать.

– Понимаю, – сказал я.

– А ты все же увел ее у меня, – осклабился Димка.

– Сам видишь: я ничего не делал. Просто все так сложилось. – Я развел руками.

– Ты везунчик, Брюс, – сказал мне Димка. Я удивленно посмотрел на него, по глазам его понял, что он говорит серьезно, фыркнул, хрюкнул и, несмотря на колючую боль в глотке, расхохотался так, что в ночном лесу закряхтело проснувшееся эхо.

– Пока, Демон, – сказал я, отсмеявшись.

– Пока, Брюс, – сказал Димка, открывая дверь «Мазды»…

Сегодня я опять жалею, что он не успел тогда уехать.

* * *

Я мало помню свое раннее детство. Обычно это какие-то эпизоды, связанные с обидой или неприятными переживаниями. Вот помню, например, как я размазал пластилин по волосам приятеля, отомстив ему за плевок в мою детсадовскую кашу. Еще помню, как со слезами на глазах доказывал нечитающим шестилетним друзьям, что умею складывать буквы в слова. Друзья не верили и говорили, что я их обманываю.

И вот помню еще, как однажды принял отсвет фар встречной машины за поднимающееся из-за холма солнце. Это был поздний вечер, почти уже ночь. Отец на своем грузовике вез меня и маму в деревню. Далекое зарево показалось мне чудесным, я закричал, что это рассвет, а родители засмеялись, и мне их смех почему-то был очень обиден…

Когда Димка садился в «Мазду», я услыхал какой-то неприятный и непонятный шум – не то рычание, не то жужжание – он был такой тихий, что я бы назвал его не звуком, а ощущением звука. Я повернул голову в сторону, куда ушла Таня, и увидел то самое зарево из своего детства. Я вспомнил папу и маму, их смех и свою обиду. Мне даже захотелось опять крикнуть, что это рассвет. Но мне уже не пять лет было, и я крикнул, что это машина.

Димка, услышав такую новость, выскочил из «Мазды». Секунд двадцать он ошалело таращился на приближающееся зарево. А потом завопил, чтобы мы тушили костер, и бросился к месту нашей стоянки. Его крик напугал всех. Я почему-то решил, что на машине за нами гонятся блатные дружки Сани, разобравшиеся с зомби. Потом сообразил, что наши метания по ночному городу сбили бы со следа кого угодно. Я попытался образумить Димку, но он, кажется, ничего хорошего от возможной встречи не ждал – забрасывая костер песком, он визгливо требовал, чтобы мы немедленно спрятались и голов не поднимали.

Рокот быстро приближался – даже по звуку чувствовалось, что машина идет солидная.

Димка кинулся за мою «десятку». Я с девчонками залег на вязкой насыпи. Минтай, чемодана своего не выпуская, распластался в выбоине у километрового столба. Нас могли выдать машины, стоящие у обочины, но они были прикрыты ветками, и, наверное, их можно было принять за кусты.