Все остальное, как прежде, не изменилось.
Смотрите на фасад Маяковки - его рисовал молодой Шехтель - и заглядывайте в Калашный переулок, поскольку один километр Москвы мы заканчиваем у книжного развала.
Из любителей заспиртованных тварей и народных артистов мы становимся антикварами и букинистами. Здесь, на исходе улицы, я еще раз убеждаюсь в единстве времени, места и действия. Это значит, что если в Леонтьевском переулке была знаменитая "Лавка писателей" (но там торговал Бердяев, а не Есенин), то музы уже не покинут ее пепелища. Книжная лавка "Акция" в Калашном - наследница по прямой.
И это тоже по правилам этой улицы - самой "Книжной" улицы города.
Hа площади Hикитских ворот темнеет поздно. Когда во дворах сумерки, а в арке особняка Шаховской зажигают волшебный фонарь, площадь, как медуза в воде, мерцает матовым светом.
Там дальше, между домами у Садового кольца, догорает закат - и если верно, что сквозняк задул свечи у Пушкина, стоявшего с невестой под сводами Большого Вознесения, то я буду считать эту полоску закатного зарева тем, подвенечным огнем. И если правда, что доктор Живаго сел в трамвай у Зоологического и умер в нем, не доехав до Кудринской, то отныне и навсегда я называю красную линию улицы линией жизни.
В сторону Вознесения.
