Нет, я решительно не мог понять, зачем это Гришкиному отцу держать ковёр на сушилах, зеркало — в хлеву. Даже страшно, когда в нём отражаются рогатые и хвостатые…
— Хорошо, я открою тебе тайну… Только не сейчас, потом. У меня что-то голова болит.
— А, закатался. А я уж думал, тебя не берёт. Так-то все ребята укатываются, кого я на коврище заманиваю! — Гришка самодовольно рассмеялся.
Мне стало стыдно глупой забавы, и я, выбравшись из хлева, удрал домой.
Дома меня встретило новое удивление: у крыльца поджидал меня не кто иной, как кулацкий мальчишка, явившись верхом на шершавом, неказистом коне.
— Эй, товарищ пионер, ты куда это запропастился? С домовыми играл? Ишь, весь в паутине, — засмеялся дядя Никита, и жёсткая борода-метла его затряслась. — Тебя вот Кузьма в ночное приглашает!
Ночное! Какое заманчивое слово! Сколько про него рассказывал отец, сколько раз, перечитывая «Бежин луг», мечтал я попасть в ночное вместе с деревенскими ребятишками! Мог ли я отказаться?
Но, смущённый непонятными тайнами Гришки, я недоверчиво посмотрел на Кузьму.
На парне была домотканая, до пят, свитка, а из-под неё выглядывали те самые сапоги, по которым можно было определить его кулацкое происхождение. На всех плакатах и на картинках в книжках кулаков изображали именно в таких сапогах.
— Ну, садись на дядиного коня да поезжай с соседом в ночное, чего же ты? — сказал отец.
Я замялся.
— Боишься свалиться? — улыбнулся отец. — Ничего, конь не самолёт, не убьёшься. Я много раз падал и только крепче становился.
— Не в этом дело. Неудобно мне с ним — ведь я пионер, а он кулачонок… — шепнул я отцу на ухо.
— Откуда ты узнал?
— На нём картуз с лаковым козырьком и сапоги бутылками.
Отец оглядел паренька с головы до ног:
— Вот так кулак! А пальцы-то, пальцы из сапог торчат, ты посмотри-ка!
И тут, заглянув снизу, я увидел, что, сидя на коне, в одежде взрослого, Кузьма шевелит босыми пальцами, как мальчишка. Сапоги на нём были без подмёток. Вот почему на дороге отпечатывались тогда босые подошвы!
Отец так весело расхохотался, что засмеялись и сестрёнка Стеша, и жена дяди Никиты — тётя Настя, и даже сам мальчишка на коне.
— Ах ты, чудак! — сказал дядя Никита. — Кузьма у нас самый бедный бедняк! Сирота. Отец у них на войне погиб, так он в доме за мужика. Сам пашет, сам косит, сам коня в ночное водит. У него даже на сходе свой голос есть! Мать его нарочно так одевает, чтоб его за большого считали, чтоб в ребячьи игры не заманивало!
Было и очень неловко, что я так ошибся, и в то же время радостно, что этот мальчишка, пришедший мне на помощь в трудную минуту, оказался из бедняков.
— Поеду в ночное! Поеду! Сейчас, Кузя, соберусь.
— Ох, трудно тебе будет первый раз верхом! — сказал дядя Никита.
— Пионер трудностей не боится.
— Да не простынет ли он там? — сказала тётка Настя.
— Ничего, — ответил отец, — пионеры наши закалённые. Они у нас зимой в поход на лыжах ходили. В лесу в юрте ночевали. И ни один даже не чихнул.
Однако накинул мне на плечи какой-то старый полушубок.
Захватив книжку для беседы у костра и карманный электрический фонарик, я бросился на крыльцо.
— Хлебца-то, хлебца возьми! — кинулась вслед тётка с горбушкой хлеба.
Дядя отвязал от телеги лошадь и, закинув повод ей на шею, подсадил меня на её костистую спину. У меня было такое впечатление, что я уселся верхом на забор.
Что и говорить, лошадёнка дяди Никиты не походила на рысака. Это была невзрачная клячонка с удивительно тряской рысью. Я то и дело сползал то вправо, то влево и давно бы упал, если бы не держался за гриву.
— А ты за хвост! За хвост хватайся! — кричали мне вслед мальчишки, собравшиеся вокруг рыжего Гришки.
Кузьма был этим очень смущён и всё советовал:
— Ты вперёд не вались, ты назад откидывайся… А главное, не думай, что упадёшь… Держись веселей. Вот как я!
Он лихо задирал голову кверху, откидывался назад и начинал колотить вылезающими из сапог босыми пятками своего коня по бокам. Конь переходил в галоп. За ним принималась скакать моя кляча, и я ещё судорожней вцеплялся в её редкую гриву…
Мимо, обгоняя нас, со свистом и гиканьем проносились сельские ребятишки и кричали:
— Куда держим, Кузьма, в Стрелицу?
— Ай на Мокрый луг, Кузя?
— Давай на Гнилые Осоки!
Куда бы ни ехать, только бы поближе. Я едва держался и в конце концов свалился. Хорошо, что в полушубке, не ушибся.
— Тпру! — осадил своего коня Кузьма и крикнул что есть силы: — Слезай, приехали!
Вслед за мной он свалился мешком на землю в своей свитке до пят.
Тут же окружили нас ребятишки, но почему-то не решались слезать с коней.
— Кузя, ты чего это задумал?
— Да разве тут можно! Ты видишь, куда заехал?
— Ан тебя сама лошадь завезла?
Признаться, так и было. Я не смог сладить с норовистой клячей, и коняга дяди Никиты сама направилась на этот лужок, вблизи какого-то леса.
— Нет, — решительно сказал Кузьма, — здесь трава едовая, мы сами приехали.
— Трава-то едовая, да место бедовое! — отозвались ребята.
— Это вот пионер выбрал, — сказал несколько смущённый Кузя.
— Пионеру — ему-то что?
— А нам кабы не того!
Опомнившись после падения с лошади, я громко спросил:
