Вдогонку нам раздались какие-то напутственные крики, замахали платки и картузы. А ребятишки и собаки бросились вслед и бежали до самого моста. Отстали они только тогда, когда телега прогрохотала по всем живым брёвнам моста через Лиску. Мне показалось, что брёвна грохотали, смеясь над нашим бесчестьем.
— «Кушайте на здоровьице», а? — нарушил молчание отец и, запустив руку в плетёнку, достал кусок пирога, солёный огурец и яйцо.
Он покачал головой, усмехнулся и, облупив яйцо, стал есть, закусывая огурцом. Огурец был хорошего засола и так хрустел на зубах, что в лесу эхом отдавалось.
— Ну что ж, и поедим, и на здоровьице. Кушай, Никита. — Он протянул яйцо и огурец брату.
Никита попытался отстранить.
— Ты что, брезгуешь? Это же не кулацкое, а бедняцкое. Хлеб этот батраки вырастили, смололи, батрачки просеяли муку, тесто замесили… (При слове «тесто» я вздрогнул…) Пирог испекли… Я-то уж знаю. И огурчики Лушиного засола… Признайся, тоже ведь, наверное, брал у Тришки весной мучицы взаймы мешок, а осенью отдавал два? Кушай, своё будешь есть.
Дядя мрачно отмалчивался.
— А ты что насупился, что в глаза не глядишь? — повернулся отец ко мне. — Думаешь, струсил отец? Бежит от… нечистой силы?.. Ну нет, брат, шалишь, такого не бывает. Молокосос ты ещё, чтоб отца так судить, понял? Ешь, если я говорю!
Я никогда ещё не видел отца таким гневным. Я стал жевать пирог, сдабривая его слезами. Слёзы редко, но большими каплями падали из глаз прямо на пищу, делая пирог солёным и горьким…
После нашего отъезда собравшиеся у избы Никиты Гладышева некоторое время стояли молча.
— Ну, вот и поехали с орехами, — озорно сказала Фроська, когда телега протарахтела по мосту и скрылась за поворотом.
И тут людей словно прорвало:
— А ты чего зубоскалишь, кулацкое помело?
— Чему радуешься, Тришкина сорока?
— Люди толком и не отдохнули, а тебе и весело? — накинулись на неё бабы, соседки Гладышевых.
— Думаете, люди не знают, отчего вы радуетесь?
— Спрятались от людей за тесовыми заборами, думаете, люди не знают, о чём вы шепчетесь?
— Да вы бы Ивана сами с кашей съели, а не то что его пирогами с мясом кормить, дай вам волю!
— Приехал хороший человек в деревню, а вы ему готовы вилы в бок! Потому что он рабочий человек, не всё для себя, а всё для добрых людей, не как вы, живоглоты!
И началось, и пошло… Фроська попыталась огрызнуться, но где там — такая поднялась буря, что её словно подхватило и помчало прочь. С шумом влетела она домой и стала, запыхавшись, докладывать, как было дело. Как городские уехали, как подарок приняли, как бабы ругаться начали…
— Ну-ну-ну, ничего, — успокоительно сказал Трифон, — это всё пройдёт, успокоится. Главное, что уехали. А без закваски тесто не подымется, без дрожжей брага не запенится! Всё хорошо устроилось. Без греха… А то, не дай бог, какое смертоубийство али утопленники… Тут тебе наедет суд-милиция, тут тебе лишний шум… Огурцами-пирогами не отделаешься!
Его сыновья понимающе улыбались. Видя их улыбки, кулак вдруг повеселел и разошёлся.
— Ха-ха-ха! А ловко это получилось! — Он хлопнул себя по бёдрам. — Ловко пугнули их наши водяные, домовые, лешие! А? Ты кто — водяной, Гришка? — Он дал лёгкого щелчка младшему. — Ты кто — домовой, Фролка? — Он дёрнул за чуб среднего. — А ты у нас известный леший, Авдей, — ухватил он за бородку старшего, — по лесу ловчей тебя никто не умеет ходить неслышно. В лесники определю, чёрта! Вот жаль только Фроську в лес отпускать: огонёк в доме! — И он ущипнул её за подбородок.
Так куражился кулак, прохаживаясь по горнице. Половицы скрипели сосновой музыкой.
За обедом он приказал подать на всех пенной браги. Выпил хмельного — размечтался:
— Тебя, Авдей, беспременно в лесники определим, своя рука в лесу будет. Лучшие деревья, какие захотим, те и свезём на продажу. Кони-то свои… Много коров, овец тебе лучших дам, в лесу им воля, корма даровые. Будешь жить в лесной сторожке, как король. Тебя, Фролка, в извоз пошлю, будешь в городе при станции деньги зашибать. Новые машины купим, маслобойку нам надо… просорушку… мельницу… Невесту там присматривай из городских… Чтоб рукодельница была… грамотная… А тебя, Гришка, как окончишь школу, дальше учиться пошлём. Чтобы тут у нас в городе своим был… Начальством чтобы заделался. Нашему брату от власти всяких выгод чтоб хлопотал… А Мишутку, меньшенького, наследничком воспитаем. Чтоб умножал имение… Эх, ещё сыновьёв не хватает! Роди нам ещё, жена, сына, чтоб свой инженер-механик был. Вот и будет у нас своя республика!
— А дочки-то вам аль не надобны, батюшка? — спросила Фроська.
— Девок-то? А на что они мне? Чтоб замуж повыдавать, чужим людям за них приданое раздавать? Нет, мы за своих парней лучших девок из лучших возьмём. Вот тебя — самую красовитую — высмотрели, да и взяли, теперь ты наша!
И кулак расхохотался Фроське в лицо:
— И любых так-то. В богатый дом любая пойдёт, да за таких-то сынов, как мои! Орлы! Полон дом красавиц наведу и буду царствовать… А ну, красавицы, разувай, раздевай меня, укладывай спать!
Кулак развалился на лавке, вытянув ноги в смазных сапожищах.
Фроська, хихикая, стала расстёгивать ему воротник, снимать пиджак. Агафья побежала разбирать постель, а стряпуха Лушка стала стаскивать сапоги.
