Один день… - [2]

Солнышко уже припекало, философ перевернулся на другой бок и закончил свою мысль:

— А я вот ничего не требую. Ни от кого: ни от жизни, ни от коллектива. И уж тем более — от мифической сверхличности, созданной вашим убогим воображением. Есть у меня пустырь, эта бочка, эти деревья… Созерцая природу, я получаю эстетическое удовольствие. Я живу и радуюсь. Еще у меня есть «думатель». — Философ постучал себя по голове. — Что мне еще надо? Я мыслю, следовательно — существую.

— А для чего существуешь?

— Да не для чего. Просто существую, и все! Впрочем, могу и не существовать, мне все едино.

— Почему же тогда не умираешь? — задал провокационный вопрос посланец.

— Именно потому, что все равно… А ты для чего существуешь?

— Я-то… ясное дело для чего… Для того, чтобы строить Космодром.

Ведь нас сюда, в невообразимую даль, за тем и послали, чтобы мы подготовили плацдарм, так сказать, для Светлого Будущего…

— Ну конечно… Они прилетят на все готовенькое, а вы тут вкалываете…

— Ничего, хорошо потрудимся, большую благодарность получим за то.

Почет и уважение… Льготы.

— Ой, дурак, ну дурак, и дурак же ты. Одно слово, роботяга. Роботяге хоть кувалдой по башке бей, все равно он останется роботягой.

— Но ведь Программа!.. Как можно идти против Программы?

— А что Программа? Зачем же нам дан «думатель»? Вот я лежу и думаю. А на кой, думаю, мне лично этот Космодром сдался? Я и без него хорошо проживу. Без него даже еще лучше. А то поналетят сюда, устроят вавилонское столпотворение, а я суеты не люблю.

— Над Программой работали такие головы! Не нам чета… Да как ты осмеливаешься такое заявлять! Да кто ты такой?!

— Я философ.

— И в чем же суть твоей философии, позвольте узнать? Отлынивать от работы? — 237-й, для тебя работа — это бери больше, кидай дальше. Хватай длиннее, забивай глубже. А я работаю головой. Вот недавно учение одно выдумал.

— Ну и как же оно называется?

— Название я еще не придумал. Не в названии суть…

— А в чем суть твоего учения?

— Смысл учения нельзя передать словами, его постигают интуитивно.

Нужно озарение…

— Ты все-таки постарайся объяснить, тоже «думатель» имеем.

Философ поднял камушек и кинул в голову Однорукому. «Дзинь!», — звякнула голова 237-го.

— Постиг? — спросил философ.

— Нет.

— Надо было взять аргумент повесомее, чтобы искры из глаз, тогда будет озарение. Пойдешь ко мне в ученики? Я хорошую дубину подыщу…

— Нет, уж я лучше в церковь пойду. Пастор, по крайней мере, не дерется.

— Ладно, не обижайся. Твоя голова подсказала мне название. Назову я свое учение — Дзинь. Дзинь, чтобы ты знал, ничего не утверждает и ничего не отрицает. Дзинь стремится подняться выше логики и найти высшее утверждение, не имеющее антитезы. Поэтому Дзинь не отрицает Бога, не утверждает его существования. Практика Дзиня имеет целью открыть око души — и узреть основу жизни.

— В чем же эта чертова основа?!

— В том, что мы никогда не рождались и никогда не умрем. Нет рождения и смерти — нет начала и конца. Когда вы это поймете, вы становитесь совершенным господином себя самого.

— Хорошо тебе, — сказал Однорукий, вставая на дрожащие ноги и стряхивая с себя песок, — ты сумел найти свое место в мире. Сумел преодолеть страх единичности, а я вот так не могу. Я боюсь смерти, и потому верю в загробную жизнь. Верю в рай, в ад… в высшую справедливость верю… Ладно, пойду я, а то на молебен опоздаю. На помазание-то придешь?

— Само собой…

— А-а-а, вот все вы такие, философы.

Он едва успел присоединиться к братьям-роботягам и стать на колени, когда на амвон взошел Пастор, осенил всех крестом и начал проповедь.

— Возлюбленные чада мои, — говорил он глухим своим голосом, но для Однорукого эти звуковые колебание были райской музыкой. — Обращаюсь к вам с благой вестью о Боге нашем и Сыне Его, Генеральном Конструкторе, по образу и подобию которого мы сотворены и который явится вскоре вся облаках во всей славе своей и со своими ангелами…

Однорукий силился представить это феерическое зрелище — явление Сына Человеческого, Генерального Конструктора, — напрягал думатель, но воображение отказывало ему. Картины благостнее, чем ежемесячная раздача пайкового масла, он вообразить был не в силах. Тогда он обратил взор на иконы, где отображалось житие Генерального Конструктора в разные периоды его святой деятельности. Широкое и плоское лицо Генерального с глазами-щелками и седым ежиком волос светилось любовью к чадам своим. Незабвенный облик. Его рука начертала Великий План Строительства. И Однорукий со товарищами воплощает его в жизнь.

Будь спокоен, Великий Рулевой, мы оправдаем твое высокое доверие.

А Пастор меж тем вещал:

— Близок день славного избавления от трудов наших тяжких. И не будет больше печали, и утрет Он слезу с лица страждущего… И накажет ленивых и нерадивых, гореть им в геенне доменной, и уведет в сады райские покорных и работящих, где сверкают стеклянные витрины и полки ломятся от вечных аккумуляторов…

Молебен кончился, и все, как обычно, вышли на паперть и стали строиться поотрядно. Хромой инструктировал десятников, сообщал сегодняшнюю норму выработки, распределял участки стройки между отрядами, определял фронт работ и многое другое. В общем, все было, как всегда. И весь день протек обычно — плоско, отупляюще. Лишь обед порадовал. Солнце светило ярко, и все плотно подзарядились. А вот вечер выдался неудачным. Опять тучи заволокли небо, и ужин они получили сухим пайком. Аккумуляторы были старенькие, дырявые, с белым налетом, точно плесенью покрытые.