Один день из темноты - [2]

Мы с ним постоянно пропадали в гараже, все окрестные мужики приходили к нам за помощью, потом уже и постоянные клиенты появились. У меня были деньги. И девушка была тоже... Сейчас кому я нужен слепой?

Отец мечтал, что когда я вернусь из армии, то мы в нашем гараже откроем свое дело. Отец и сын! И деньги пополам!

Батя написал, что он продал весь инструмент, кроме моего набора шведских головок. Он спрашивал, можно ли ему работать им, ремонтировать автомобили. Писал, что ничего не пожалеет на мое здоровье, а потом мы все заработаем.

Работай, отец, у меня потом будут другие инструменты. Отвертки и пассатижи. Буду в цеху слепых собирать штепселя, розетки, выключатели...

А я так люблю машины!

Память - это все, что мне осталось из образов. Есть сны. Во сне я вижу. Сны стали сейчас яркими, сочными. Во сне я вижу. Часто сон путается с явью.

Память есть близкая и дальняя. Близкая, что было со мной недавно. Чечня. Четыре месяца в Чечне.

Дальняя - это все, что было со мной до Чечни.

Порой кажется, все, что было до моей войны, - лишь сон. А там - жизнь. Но кончилось для меня и жизнь до войны, и война тоже кончилась. Теперь я вне времени, теперь я вне войны, вне жизни...

Соседи по палате мне сказали, что я буду получать пенсию в тысячу двести рублей. За два месяца до призыва я купил себе на заработанные деньги джинсы за тысячу семьсот рублей. Я буду получать меньше. Да бог с ними, с этими деньгами, были бы глаза, я бы заработал их. А сейчас на что мне эти деньги? Отдать матери, чтобы за квартиру заплатить. А дальше? Жив, пока живы родители. Дальше? Дальше - смерть. Можно и сейчас, не хочу в девятнадцать лет становиться родителям обузой.

В чем я виноват, что стал калекой? В чем?!

Военкомат меня отправил в армию. При этом они вскользь упомянули, что срок службы мне не пойдет в трудовой стаж. Вот так, гребаное государство считает, что я должен ему отдать долг, но при оно не считает нужным ставить мне штамп в трудовую книжку. Суки! НЕНАВИЖУ это государство!

Ненавижу чеченов! Ненавижу! Из-за них я стал слепым! Из-за них и из-за придурков в Москве. Они что-то там не поделили, а я теперь валяюсь слепой на этой койке в их Москве!

Со мной в палате лежит москвич, его тоже зацепило в голову. Он также матом кроет всех политиков и чиновников, что сидят в его родном городе. Ведут себя эти чиновники и политики как захватчики, как оккупанты. Плевать им на Родину, уедут в свою заграницу. Там врачи, там уход!

Периодически приходит психолог. Он беседует со всеми по очереди.

Один раз попытался поговорить и со мной... Я все, что думал по этому поводу, и сказал ему. Я не видел его рожи, но понял, что тот в шоке. Он попытался меня переубедить. Что знает этот майор о жизни?! Он не был на войне, он не ходил под пулями. Всю жизнь провел в Москве, весь чистенький, ангелочек, мать его! И этот урод мне пытается втереть, что я должен принять эту черноту! Никогда я ее не приму.

Видимо, сегодня я проснулся до подъема. Нет глаз, нет ощущения времени. В коридоре слышно: "Подъем! Подъем! Умываться! На завтрак не опаздывать!"

Поначалу были большие проблемы, как есть. Как кушать. Это сложно, когда не видишь тарелки, и что именно ешь.

В Ростове был подонок, он пошутил надо мной. Это он думал, будто бы весело, когда человек не видит, что кушает. И когда я ел суп, то он тихо переставлял тарелку в сторону и тихо давился смехом, когда я тыкал ложкой в стол.

Было слышно, как он хрюкал от своей выходки. Все уходили из палаты в столовую, но оставляли дежурного по палате, чтобы он мог помочь покушать лежачим и таким инвалидам, как я.

Я не выдержал и вскочил. Ярость шумела в голове. Я ненавидел этого жирного гада, я его чувствовал. Но не видел. Я хотел убить его.

Но что может сделать слепой? Жирдяй со смехом носился по палате от меня. Я же бросал в его сторону все, что подворачивалось под руку, но все без толку.

Двое лежачих кричали мне, куда надо идти или кидать предметы. Я бросался, но натыкался на стулья, кровати и на то, что сам раскидал. Два раза я упал. Выставлял руки, старался прикрыть голову.

Я хотел лишь одного - поймать этого толстого ублюдка и задушить его. Вся обида и ненависть воплотилась лишь в одном слепом желании - убить.

Он был для меня хуже духа, хуже московского политика, он был моим злом.

На грохот и шум в палату прибежали.

Мерзавец пытался свалить на меня, мол, у меня "съехала крыша", но лежачие пацаны рассказали, как было на самом деле.

Его выписали на следующий день - "за нарушение больничного режима". Ходячие из нашей палаты устроили ему "темную".

Ночью накинули одеяло и били. Я слышал, как его били и он хныкал, скулил. Сучонок.

Меня подняли с постели и подвели к кровати, на которой лежал обидчик, в руки вложили табурет, я приложился от всей души раза три.

Мне стало легче и тогда, и сейчас, когда я вспомнил об этом.

Как потом рассказали, в часть, где служил этот моральный урод, приехала проверка, вот он и "закосил". Ненадолго.

Очень сложно ходить в туалет и умываться. Я выучил по шагам, сколько надо пройти от палаты до туалета.

Много раз, когда шел в туалет, со мной вызывался провожатый из палаты, они шли курить. Можно было курить и в палате, врачи на это не обращали внимания, лишь во время обхода не курили, и дым выпускали в окошко. Но когда я шел в туалет, то со мной кто-то увязывался. Покурить в туалете. Я им был благодарен, но ненавижу, когда меня жалеют.