Один человек - [30]
Ел блюдо под названием «Цыплячьи нежности» и запивал пивом «Миссисипская грязь». Там крокодил страшный нарисован на этикетке. И что? И ничего. Просто перевод нашего «цыплёнка жареного» и пива «Клинского» на американский. Умеют переводить, ничего не скажешь. А вот пиво с тематическим названием «Delirium Tremens» — с розовыми слониками, улыбчивыми дракончиками и симпатичными зелёненькими крокодильчиками (все на вид здорово поддатые) на этикетке — просто замечательное. Оно, правда, бельгийское и к основной теме повествования никакого отношения не имеет, но… так уж устроена эта страна, что к ней всё или имеет отношение, или должно иметь.
У всех нормальных людей уже тридцать первое и снег под ногами скрипит вовсю, а у меня всё ещё тридцатое, дождичек меленький, жёлтые цветочки под балконом цветут и декабрь им и не указ вовсе. Елки здесь красивые и пушистые, но не пахнут, хоть и настоящие. То есть пахнут, конечно, но слабо и не по-нашему как-то. Зато уж лампочек на их украшение не жалеют. Те лампочки, которые остаются от ёлок, идут на украшение пальм. А уж когда и пальмы все украсят, то дома иллюминируют просто-таки напропалую и, само собой, на зависть соседям. Соседи в долгу тоже не остаются и такие гирлянды на свои заборы наворачивают, что пробки вылетают до Канады включительно и мировые цены на нефть подымаются запредельно на радость нашим топливным экспортёрам, которые и так живут, ни о чём не печалясь. Те же, кто победнее, разноцветных световакханалий себе позволить не могут и от чёрной зависти жалуются властям, что при таком избыточном ночном освещении спать не могут, и на поправки к конституции ссылаются. Ну, а при слове «конституция» тотчас приезжают власти на машинах с мигалками, наручниками и пистолетами. Откуда ни возьмись, прибегают своры адвокатов с зарплатами по двести долларов в час и давай представлять в суде противные стороны до их полного финансового изнеможения. А тут и счета за электричество приносят, потому как они сами, по обычной почте, и прийти-то не могут по причине своей огромности. Дня не проходит, как все, кроме адвокатов, начинают убытки подсчитывать и слезами такому горю даже и помочь не пытаются. Рассказывают, что неподалёку от мексиканской границы, в городке Эль Кахон, жил одинокий старичок по фамилии Гарланд[6], единственное развлечение которого состояло в украшении своего жилища новогодними гирляндами и которого завистливые соседи судебными тяжбами довели до полного разорения. Так этот старичок от отчаянья удавился прямо на гирлянде, а перед этим удавил свой старенький фордик. Соседские дети вроде как и слышали, что фордик бибикал-бибикал жалобно, а потом взвизгнул тормозами и затих, но забегались-заигрались, родителям не сказали и только через два дня их обоих (и старика, и фордик), уже давно остывших, полиция и нашла.
К православному Рождеству клён во дворе облетел почти весь. Ну, что ж, лучше поздно, чем никогда. На голой нижней ветке обнаружилось гнездо колибри размером с чайную чашку. Или нет, ещё меньше. С рюмку водки. В рюмке сидит колибриха — только клюв и хвостик видно. Насиживает свою утиную дробь. Бестолковая. Январь ещё неизвестно сколько продлится, а она насиживать задумала. А может, и не задумала, кто её разберёт. Так, залетела по глупости. Одно слово — птичьи мозги.
На американском космодроме (том, что на мысе Канаверал, во Флориде) совсем нет табличек типа «Стой! Запретная зона». Вместо этого вдоль дорог каналы и канальчики. А вот в тёмной воде этих многочисленных каналов и канальчиков ещё более многочисленные крокодилы и крокодильчики. Не могу сказать, что у меня было большое желание выходить из экскурсионного автобуса даже во время запланированных остановок.
Конец января в Сан-Диего. Цветут мимозы, вишни готовятся. Вечер пятницы. Начальство покинуло нас после очередного разноса по поводу… всё равно по какому поводу. Мы сидели в семинарской комнате, перебирали спектры, хроматограммы, переругивались с использованием ненормативной химической лексики… Компания была мужской и русскоязычной. В основном молодое пополнение, которое наш босс вывез из России буквально несколько дней назад. Пополнение шумело, переполненное свежими впечатлениями от местных калифорнийских реалий. Мы с моим другом Серёгой вяло пытались вернуть разговор в рабочее русло. Получалось плохо.
О чём говорит, но не имеет понятия молодёжь мужского полу? Вот именно. О них. Но мы же в Америке. Значит об американских. О, эти невыносимо однообразные разговоры… Нет таких недостатков у американских женщин, которых не мог бы найти наш соотечественник. Даже если он спит и видит, как стать бывшим. И щёки как ягодицы, а ягодицы как удавиться, и немедленно. И ни талии, ни клио, ни мельпомены, не говоря о Терпсихоре. И везде силикон. Горы и долины силикона. И полная пустота в голове, наполненной только хрустом чипсов, которые она в неё ест. И вообще все они чернокожие китаянки в разноцветных индийских сари, лопочущие по-арабски. Короче говоря, даже если у вас стойкая бессонница, то список этих кораблей не прочтёшь и до половины. И мы с Серёгой вступились. Нас задело за чужое. Призывали оглянуться вокруг. Приводили в пример черноволосую и кареглазую Кэролайн, секретаршу босса, за которой каждый вечер к концу рабочего дня приезжал амбал на джипе, чтоб у него колёса отсохли. Серёга даже рассказал о своей соседке по дому, которая… впрочем, это уже лишнее. Умоляли пожить в стране хотя бы недели две, а уж потом делать далеко хромающие выводы. Куда там… Молодёжь знала все. Как поступают в таких безнадёжных случаях? Именно так мы и поступили. Плюнули и пошли за пивом. Поехали, выражаясь по-американски. В магазинчик под названием «Торговец Джо», где всегда было бельгийское пиво и копчёные в хлопковом масле устрицы. И отличные солёные огурцы, о которых вам любой наш человек, видевший Америку по телевизору, скажет, что их там нет и быть не может. И сыр с голубой плесенью, и хрустящие тонкие сухарики с чесноком, на которые этот сыр… Загрузили тележку и встали в очередь к кассе. Стоим. Молчим в тележку. Во рту сухо после бесплодных дебатов с подрастающим поколением. И тут… через три или четыре человека от нас в очереди стоит Она. Читает журнал и говорит по телефону. Возраст… тот самый, когда поднявшееся солнце почти высушило все капли росы на раскрывшемся цветке и аромат, который он начинает источать, все сильнее и сильнее щекочет ноздри. Бывает так, что может защекотать до полного изнеможения. Мы с Серёгой переглянулись. Серёга жадно облизал губы, часть бороды и усов и сказал:
Перед вами неожиданная книга. Уж, казалось бы, с какими только жанрами литературного юмора вы в нашей серии не сталкивались! Рассказы, стихи, миниатюры… Практически все это есть и в книге Михаила Бару. Но при этом — исключительно свое, личное, ни на что не похожее. Тексты Бару удивительно изящны. И, главное, невероятно свежи. Причем свежи не только в смысле новизны стиля. Но и в том воздействии, которое они на тебя оказывают, в том легком интеллектуальном сквознячке, на котором, читая его прозу и стихи, ты вдруг себя с удовольствием обнаруживаешь… Совершенно непередаваемое ощущение! Можете убедиться…
Внимательному взгляду «понаехавшего» Михаила Бару видно во много раз больше, чем замыленному глазу взмыленного москвича, и, воплощенные в остроумные, ироничные зарисовки, наблюдения Бару открывают нам Москву с таких ракурсов, о которых мы, привыкшие к этому городу и незамечающие его, не могли даже подозревать. Родившимся, приехавшим навсегда или же просто навещающим столицу посвящается и рекомендуется.
«Тридцать третье марта, или Провинциальные записки» — «книга выходного дня. Ещё праздничного и отпускного… …я садился в машину, автобус, поезд или самолет и ехал в какой-нибудь маленький или не очень, или очень большой, но непременно провинциальный город. В глубинку, другими словами. Глубинку не в том смысле, что это глухомань какая-то, нет, а в том, что глубина, без которой не бывает ни реки настоящей, ни моря, ни даже океана. Я пишу о провинции, которая у меня в голове и которую я люблю».
Любить нашу родину по-настоящему, при этом проживая в самой ее середине (чтоб не сказать — глубине), — дело непростое, написала как-то Галина Юзефович об авторе, чью книгу вы держите сейчас в руках. И с каждым годом и с каждой изданной книгой эта мысль делается все более верной и — грустной?.. Михаил Бару родился в 1958 году, окончил МХТИ, работал в Пущино, защитил диссертацию и, несмотря на растущую популярность и убедительные тиражи, продолжает работать по специальности, любя химию, да и не слишком доверяя писательству как ремеслу, способному прокормить в наших пенатах. Если про Клода Моне можно сказать, что он пишет свет, про Михаила Бару можно сказать, что он пишет — тишину.
Эта книга о русской провинции. О той, в которую редко возят туристов или не возят их совсем. О путешествиях в маленькие и очень маленькие города с малознакомыми или вовсе незнакомыми названиями вроде Южи или Васильсурска, Солигалича или Горбатова. У каждого города своя неповторимая и захватывающая история с уникальными людьми, тайнами, летописями и подземными ходами.
Стилистически восходящие к японским хокку и танка поэтические миниатюры давно получили широкое распространение в России, но из пишущих в этой манере авторов мало кто имеет успех, сопоставимый с Михаилом Бару из Подмосковья. Его блистательные трех– и пятистишья складываются в исполненный любви к людям, природе, жизни лирический дневник, увлекательный и самоироничный.
Дебютный роман Влада Ридоша посвящен будням и праздникам рабочих современной России. Автор внимательно, с любовью вглядывается в их бытовое и профессиональное поведение, демонстрирует глубокое знание их смеховой и разговорной культуры, с болью задумывается о перспективах рабочего движения в нашей стране. Книга содержит нецензурную брань.
Роман Юлии Краковской поднимает самые актуальные темы сегодняшней общественной дискуссии – темы абьюза и манипуляции. Оказавшись в чужой стране, с новой семьей и на новой работе, героиня книги, кажется, может рассчитывать на поддержку самых близких людей – любимого мужа и лучшей подруги. Но именно эти люди начинают искать у нее слабые места… Содержит нецензурную брань.
Автор много лет исследовала судьбы и творчество крымских поэтов первой половины ХХ века. Отдельный пласт — это очерки о крымском периоде жизни Марины Цветаевой. Рассказы Е. Скрябиной во многом биографичны, посвящены крымским путешествиям и встречам. Первая книга автора «Дорогами Киммерии» вышла в 2001 году в Феодосии (Издательский дом «Коктебель») и включала в себя ранние рассказы, очерки о крымских писателях и ученых. Иллюстрировали сборник петербургские художники Оксана Хейлик и Сергей Ломако.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.