Одиль - [29]

Я узнал, что за эти две недели не был обнаружен ни один полицейский, никто даже не появился; больше того: наши семьи не были против нашего брака, предпочитая, чтобы на наш счет распускалось как можно меньше слухов. Поправившись, я сразу приступил к «выполнению необходимых формальностей». Я думаю, что это был мой первый социально значимый поступок. Ничего смешного я тут не видел, и, хотя это были самые обыкновенные формальности, они оставались реальностью, и я должен был узнать это на деле. Я отправился искать свидетелей для себя и Одиль; мне показалось, что Венсан и Саксель могли бы снизойти до этой роли. Я зашел к первому, но он выехал из гостиницы, не оставив адреса. Тогда я попытался добраться до второго. Теперь он «занимался криминальными происшествиями» в «Юманите». Я прождал его целый час. Наконец он появился. У него вытянулось лицо, когда он увидел меня, я удивился этому. Он колебался секунду, прежде чем пожать мне руку. Слегка смущенный, я объяснил, что пришел просить его оказать мне одну услугу – так, пустая формальность.

– С удовольствием, – сказал он очень настороженно. Он смотрел на меня с явной враждебностью. Говорить дальше я не осмелился.

– А впрочем, не стоит, – сказал я, – до свидания. Он остановил меня.

– Простите, если я веду себя немного нервно. Вы же понимаете, вы подписали это заявление, и я считаю несколько странным то, что вы пришли ко мне.

Эти слова имели смысл только в связи с каким-то эпизодом межгрупповой политики. Я понял, что не избежать «объяснения», в этих кругах просто обожали «объяснения» – сначала стрелять по ногам, а потом объясняться. Возможно, и Саксель питал к ним пристрастие. Мне это казалось довольно пустым занятием. Однако в тех обстоятельствах я не мог не произнести слов, которые прямо приводили к началу «объяснения»:

– Послушайте, Саксель, я не понимаю, что вы имеете в виду.

– В самом деле?

Тогда он вытащил из портфеля маленький листок и протянул его мне; это был текст, преисполненный высокопарно изливаемого гнева. Прочитав его, никто бы уже не усомнился в том, что Саксель предатель, продажная шкура, интриган, истаскавшийся любовник. Тут же подробно рассказывалась история о «духе Ленина» и два или три неприятных анекдота, касающихся того, что «у мещан» называется личной жизнью. Под памфлетом я увидел свою подпись.

– Ясное дело, – сказал я, – но я не подписывал это.

– В самом деле?

– Я две недели не выходил из дома: я был болен и Англареса не видел уже три недели.

– Я вам верю, но все-таки это неприятно.

– Особенно мне, поскольку я тут ни при чем.

– Я знаю, вы бы не стали подписывать эту гадость.

– Вы думаете, что эта подпись меня связывает?

– К несчастью, да.

– Послушайте, Саксель, я не хотел бы вас дольше беспокоить. До свидания.

– Вы хотели о чем-то попросить?

– Чепуха. До свидания.

– До свидания.

Мы пожали друг другу руки, и я ушел. Когда я был у выхода, мне на память пришла целая серия выражений, вроде «лучше не получится», или «так раздражаться – это что-то необычное», или «какая чудная история». Вот так запросто потерять друга мне показалось ненормальным. Я зашел в кафе и позвонил Англаресу. Его не было дома. Ладно, мне нужно пойти на площадь Республики и найти там Венсана или добыть его адрес; может быть, против него уже выпустили какой-нибудь другой памфлет. Я позвонил и Одиль, чтобы сообщить ей новость, но она куда-то ушла.

Уже смеркалось, но для Англареса и его друзей еще было слишком рано. Я зашел домой и ждал в темноте нужного часа; было время все обдумать, и, когда я снова вышел на улицу, у меня было веселое настроение. Я добрался до площади Республики к семи часам; Англареса окружала довольно многочисленная группа. Здесь были Вашоль, Владислав, Шеневи и прочие, которых я более-менее знал, и прочие, которых я не знал вовсе.

– Сколько же времени мы вас не видели, – сказал Англарес любезно и немного церемонно.

– Я болел.

– Не слишком серьезно?

– Как видите.

Дискуссия возобновилась на том месте, где я ее прервал. Художник Владислав защищал точку зрения ультралевых, а Шеневи выдвигал против него точку зрения также ультралевых; они ожесточенно спорили. Я послушал их с минуту, но, абсолютно не проникшись интересом к их узкополитическим страстям, спросил у Англареса, где сейчас живет Венсан Н., желая вместе с тем узнать его судьбу: оказалось, что пока еще он был «нашим», поскольку мне тут же дали его адрес. Я продолжал:

– А воссоединение, к которому вы приступали? Англарес улыбнулся:

– Собственно говоря, воссоединения не произошло, – сказал он, – но достигнутые результаты великолепны. Он добавил, понизив голос:

– Группа Сальтона распалась, вы видите: Владислав среди нас.

Последний в этот момент заявил:

– Мы должны совершать революцию при помощи самых радикальных инфрапсихических средств и сражаться с буржуа самым отвратительным для них оружием – экскрементами.

– Нужно скатиться в грязь и вдохнуть воздух преступления, – заявил один из неофитов.

– И не забудем в этой борьбе о мощном оружии – раннем безумии, – сказал какой-то человечек, съежившийся, как куколка насекомого или как что-то подобное.