Одесские катакомбы - [29]

Перед тем как тронуться в обратный путь, мы еще раз обошли весь подземный лагерь № 1. Охваченные воспоминаниями своего героического прошлого, такого недавнего и вместе с тем такого далекого, окруженные немыми свидетелями их жизни в катакомбах — самодельными кружками, светильниками, оружием, патронами, книгами, остатками листовок, лохмотьями одежды, остатками обуви, — партизаны продолжали все рассказывать о своей борьбе. Они вспоминали своих боевых товарищей, сожалея, что их сейчас нет с ними.

Я познакомился затем с некоторыми из них.

До войны Анна Филипповна Горбель, сестра Леонида Филипповича, была банковским работником. Сейчас она опять работает в банке. Во время подполья она была членом райкома, инструктором связи и начальником штаба. Это она — большая, добродушная, очень простая и очень милая, скромная женщина — осуществляла связь Лазарева с внешним миром.

Она надевала на себя крестьянское платье, брала в руки корзинку с курицей или уткой и отправлялась из катакомб в Одессу, обманывая своей внешностью румынских часовых. Десятки раз она подвергала свою жизнь смертельной опасности. Она ходила на явки, приносила инструкции. Она продавала на базаре вещи для того, чтобы закупить для отряда продукты. Она лечила больных. Она ходила на диверсии. Нужно было обладать колоссальной силой воли и верой в свое дело, чтобы работать так честно и так преданно и вместе с тем с таким мастерством. У нее не было ни одного провала.

Выдающимся партизаном был и Николай Андреевич Крылевский, второй секретарь у Лазарева. Он командовал партизанским отрядом № 2 (Усатовским) и много горя причинил оккупантам.

* * *

— Ну, товарищи, пора. А то наверху, на Большой Земле, уже, наверное, ночь, — сказал Илюхин, решительно вставая с камня. — Пошли.

Проходя мимо небольшой ниши в стене, я заметил несколько растрепанных, заплесневевших книг без переплетов…

И я вдруг понял, что все люди и вещи, которые меня окружают, — и Лазарев, и Горбель, и Илюхин, и старик- хозяин усатовской хижины, и эти заплесневевшие книги, и эти самодельные светильники, и это оружие, и эти лопаты — все это уже достояние истории — одной из самых ее блистательных и волнующих страниц, говорящих о торжестве, о беспримерной победе духа нового, советского, человека над всеми темными и мрачными силами старого мира, соединившимися в фашизме.

И мне кажется, товарищ Лазарев как-то сразу почувствовал, уловил сердцем эту мою невысказанную мысль. Он сказал:

— А вы знаете что? Иногда, когда нам было очень трудно и очень тяжело, знаете, о чем мы начинали говорить? Мы начинали говорить о том, что после войны в наших катакомбах не мешало бы устроить нечто вроде небольшого музея. Пусть наши дети, пусть советская молодежь посмотрят, как боролась большевистская партия в незабвенные дни Великой Отечественной войны. И мы абсолютно твердо были уверены, что так оно и будет.

— Так оно и будет, — с уверенностью сказал я.

— Стало быть, вы первый экскурсант нашего будущего музея, — пошутил Горбель.

И мы двинулись в обратный путь, один за другим. Вскоре мы вышли на поверхность земли через выход «Утка». На дворе уже была ночь. С моря дул ледяной ветер. Звезды пылали в черном небе. Во тьме лаяли собаки. И над хаткой, где нас ждал простой крестьянский ужин, вился освещенный искрами дымок, несший крепкий и знакомый с детства запах кизяка.

Катакомбы в документах

Листовка Южной революционной группы социал-демократов^*:

«Товарищи! Живем мы в холодных сырых каменоломнях под землей, проводим там дни и ночи, работаем по 20 часов в сутки. Ведь каторжники и те столько не работают, двужильный человек и тот такой работы не выдержит.

А плата-то какая? За 100 штук шестерика, вырабатываемых за неделю, нам дают всего 4 рубля, но этого мало кровопийцам-хозяевам. С каждого рубля, заработанного нами кровавым потом, снимают себе 3 копейки, называя это обирательство штрафом. Что это за штраф? Иль мало им того, что мы недоедаем, недосыпаем, что так часто хоронит нас шахта, потому что наш хозяин жалеет на крепление, а этим он мог бы тысячи рабочих спасти, и не только рабочих, но их жен, детей, матерей, от голодной смерти. Сколько камней бракуют эти кровопийцы; где камень неровен, где уголок сбит — не годится, и пропадает наша каторжная работа даром, но они этот камень продают, барыши загребают…

Когда же мы получаем свой грошовый заработок, то те же пиявки — маркитаны заставляют нас покупать товары в их лавках, где дерут с нас опять да дают гнилое да червивое.

Работаем мы 20 часов, с отдыхом 4 часа в сутки, и некогда нам подумать о семье, грамоте, нет возможности книжку почитать, научиться чему-нибудь.

Товарищи! У нас нет и не будет свободы устраивать стачки, свободы собираться, свободы писать и думать до тех пор, пока нами будут управлять царь и министры. Только кровавой борьбой мы сбросим с себя царя-вампира, министров да попов, жандармов, казаков и полицейских, стреляющих в нас… Только тогда, товарищи, мы освободимся и сможем повести борьбу за новый социалистический строй.

Помните, товарищи, что сила рабочих — в их союзе, а счастье рабочих — в их собственных руках.