Одесситы - [59]

Они были одни в этой темноватой квартирке, пахнущей старыми книгами. За окном блекло голубело, как снятое молоко. Павел все целовал Анне руки, боясь поднять глаза: а вдруг не то на ее лице, чего он ждал, не имея и права ждать, но — так долго, так долго…

Анна вздохнула и поцеловала его в голову. Глупый! Как будто она и раньше не понимала, что так тому и быть. Именно безусловность этого, даже и от нее не зависящая, ее пугала — тогда, давно. А теперь не пугает, теперь мы очень смелые стали, а что поплакать хочется — это от неожиданности. Бедный мой, и усы!

К вечернему чаю, за которым была и Клавдия, и еще пехотный капитан, родственник тетушки, на Анну с Павлом уже можно было смотреть без опасений о бестактности. Все тут было решено, и Павел, притихший и светлый, слушал теперь рассуждения капитана об открытии Думы, явно не понимая и не вникая. Капитан же горячился: в кои-то веки появился свежий человек, из дела, которому как раз бы излить свои мысли. Питер, в котором ему пришлось застрять с ротой, раздражал капитана: солдатское ли дело — охраной в тылу заниматься?

— Вот что теперь у нас называется событием. Ждали: откроется, что-то будет? Верите ли, Преображенцев на охрану поставили, пулеметы за воротами… А ничего и не случилось, никто ухом не повел. Вообще, я вам скажу: оцепенение какое-то. Штиль. И, чует мое сердце, не к добру. Вот-вот начнется, а что — неизвестно.

— А что у нас может быть к добру? — поджала сухие губы Надежда Семеновна. Если привыкли, что главное — быть недовольными? Вот все бурлили насчет Распутина. Уж не знаю, правда ли хоть сотая часть…

— Ну что вы, тетя, какая вы…скептик? Как сказать?

— Вот-вот, уже и забыли, как по-русски говорить. Недоверчивая, Клавдюшка, недоверчивая! А это ты к чему?

— Но ведь весь город знал, вся Россия! И с подробностями, какие в страшном сне не придумаешь. Он ведь всеми вертел, как хотел. Министров назначал и смещал. С дамами как обращался: выйдет в белом балахоне — значит, целуй ему руку. И целовали, графини даже. Помните, Софья Андревна рассказывала?

— Не знаю, — отрезала Надежда Семеновна, — я с ним ни министров не смещала, ни рук ему не целовала, и мною он не вертел. А уж кому хочется с ума сходить — те найдут, как и с кем. А я про другое: ну убили его, и прострелили, и в прорубь спустили — опять нехорошо! Почему царь ничего не делает и никого не наказывает? Князей, видите ли, выгораживает. А назначь он расследование да суд — снова нехорошо было бы: завопили бы, что он за Гришку мстит. И ведь все так! Война длится — нехорошо, и тут же царицу обвиняют, что она с немцами насчет сепаратного мира договаривается. Мир, значит — тоже плохо?

— Ну и вы, тетя, как все — вам тоже все не так! — рассмеялась Клавдия. Она переставала быть дурнушкой, когда смеялась, и знала это. Павел почему-то вспомнил Марину: какие разные, а наверно бы подружились.

— А ведь правда, — заулыбалась тетушка, — ворчунья и я стала… А самовар-то свищет: еще по чашечке, а хозяйка про политику. Ай-яй-яй… Павел, вам налить?

Тем же вечером Клавдия серьезно переговорила с Павлом.

— Вы не смотрите, что Анечка все улыбается, у нее ранение — знаете какое? Счастье, что хирург попался замечательный, спас локоть. А то бы и рука не гнулась. Прямо почти в нервный узел! Ей теперь руку разрабатывать несколько месяцев, и через боль! Ну куда вы ее в Одессу потащите? Вы же не знаете, что теперь делается: то заводы бастуют, то железная дорога… Это вам не старое время, когда два дня — и там. Говорю вам, она слабенькая, храбрится только.

— Что… так серьезно? — испугался Павел.

— Ну-ну, бывает и хуже. Но чтоб было без последствий, дайте же человеку оправиться! Привыкли все, что она двужильная. Вы-то хоть понимаете, что ей не всегда все легко? Только не хватало ей сейчас переездов. Комнату тетя вам сдаст, и живите. Отпуск-то небось ненадолго? Вот и не тратьте времени. А церковь… — Клавдия прыснула — вам тетя уж найдет, чтобы побыстрее. Великий специалист, всех попов знает.

Это было тихое венчание: несколько сестер, приятельниц Анны, кузен Клавдии — Николаевский юнкер, тетушка да тот самый пехотный капитан.

— Исаийя, ликуй! — пел дьякон упористым басом, и юнкер с каменным лицом держал над высоким Павлом венец. Венец был тяжелый, и юнкеру хотелось переменить затекшую руку, но он крепился по-военному. Над Анной держал венец капитан, а тетушка все промокала глаза: бедные дети. Без родителей венчаются, как сиротки. Она и платок припасла, на который им ступить, и о платьице-фате позаботилась. Они бы и не подумали, ветер еще в голове. Слава Богу, кажется, девочка хорошо выглядит. А не плакала перед венчанием: плохой знак. Уж полагается поплакать, замуж идя: тогда, по примете, все будет хорошо. Но разве нынешние молодые знают… Господи, ну хоть этим дай счастья, если уж и так сколько горя вокруг! Вон, с кольцами запутались… это почти все так, и она сама, когда венчалась, чуть колечко не уронила. Вот оно это колечко, вдовье уже. И палец сморщился…

Надежда Семеновна сама не знала, кого теперь жалела: себя или этих молодых, не ее детей. Самой-то не дал Бог, хоть и молились тогда о многочадии, как положено. Ну, дай, Господи, этим! Девочка — то умница, а он, кажется — глуповат? Или это от радости? Ишь, сияет, как дитя на елке. Вот еще бы Клавдюшку замуж выдать…