Одержимый женщинами - [104]

Красавчик. Вот кого мне хотелось убить! Я обещала себе осуществить это, когда все будет кончено и Кристофа освободят. И, если возможно, растягивать пытку до бесконечности, поджаривать его на медленном огне, как апачи в вестернах. Я бы тогда упивалась его долгими мучениями. Мне кажется, я никогда никого так не ненавидела в жизни, но в отношении этого мерзавца это даже не было грехом.

После моего первого посещения и унижений, которым я подверглась благодаря его стараниям (причем самым страшным было даже не то, что он созерцал меня в полной наготе, а то, что он видел меня, полностью расслабившейся), я решила пожаловаться судье Поммери. Но, поразмыслив, передумала. Что я выиграю, если сама себя обвиню в том, что предоставляла своему клиенту радости, которых он был лишен? В лучшем случае нам отвели бы специальное место для разговоров, где присутствовали бы вооруженные до зубов охранники. К тому же Красавчик, обладавший полной властью над территорией, где содержали Кристофа, имел для нас то преимущество, которым, вероятно, не обладал ни один тюремщик: его можно было подкупить. И никто не знает, на что способны люди, готовые услужить вам.

Одним словом, по крайней мере, до начала процесса я решила не строить из себя сестер Папен[33] и тем более не выставлять себя на посмешище перед судебными чиновниками. Что же касается глазка, в который глазел на нас этот подонок, я последовала совету Кристофа. При следующем моем посещении и всякий раз потом я приносила с собой американскую жвачку Дентин, которая к тому же предотвращает кариес. Достаточно было пожевать кусочек, чтобы залепить дыру в двери, и ситуация превратилась в диаметрально противоположную – Красавчик не мог пожаловаться, не выдав при этом, что покушается на тайну защиты. Случалось, что приговор меняли и по менее значительному поводу.

Я заставила себя быть любезной с этим гнусным типом, чтобы сделать его нашим союзником. Даже не надевая чулок, потому что из-за жары я могла носить только легкие платья, собираясь в крепость, я натягивала на правую ногу круглую подвязку и подсовывала под нее аккуратно свернутую новенькую купюру. Как только мы оставались в предбаннике перед входом в камеры, он не успевал даже выразить желания, как я услужливо поднимала юбку, останавливаясь на границе дозволенного, и чтобы получить положенную ему плату за молчание, ему самому приходилось нагибаться. В первый раз он был не то чтобы ошеломлен, но достаточно поражен. Но потом привык. Однажды он даже настолько обнаглел, что сделал мне комплимент, разумеется, на свой манер:

– Знаете, если дела у вас не заладятся и вы решите заняться другим ремеслом, обратитесь ко мне. Мы с вами могли бы отлично работать на пару.

Я заметила, что у меня даже не возникло желания отвесить ему пощечину. Я пожала плечами и ответила, что там видно будет.

Мы живем в каком-то безумном мире. Неудивительно, что я тоже сошла с ума. В памяти моей от разумного остались лишь эти звуки лязганья засовов где-то в недрах острова посреди океана, открывающейся двери, ведущей в лучшие часы моей жизни, к лицу, голосу, коже, в общем, все то, что называется, хотя непонятно почему, безумием.

Первой, вопреки всем моим ожиданиям, на мой призыв откликнулась Эсмеральда. Она прислала мне телеграмму из Нью-Йорка, написанную по-французски:

Если Фредерик – это не кто иной, как Кристоф, я верю, что он совершил все преступления, в которых его обвиняют, естественно, кроме самого первого. Чистосердечно признаю, что имела с ним сексуальные отношения, единственно, стараясь сохранить душевное равновесие, и ни один из нас не может обвинять другого в изнасиловании. Если же он будет это утверждать под предлогом того, что в первые несколько раз я связала ему руки и ноги, то пусть ему отрубят голову. Обещаю открыть специальный счет в Первом Национальном банке, чтобы на его могилу дважды в неделю приносили цветы. Примите самые искренние заверения в моем почтении. Эсмеральда.

Когда я показала это послание его объекту, тот расхохотался.

На мои последующие расспросы он отвечал, как обычно:

– Прошу тебя, это было так давно, мне совсем не хочется говорить об этом.

Телеграмма от Йоко пришла второй. Она обещала послать длинное письмо и сообщала, что помолвлена с очень приятным инженером агрономии, с которым Фредерик-Кристоф тоже знаком, поскольку передал с ним сообщение для нее, когда он, японский солдат в плену в Бирма, и славный француз, и славная медсестра дают ему еду.

На этот счет Кристоф был слегка красноречивее, чем обычно, но мне нужно было дождаться весточки от Толедо, чтобы понять, что же произошло на самом деле.

Потом ко мне в контору пришло совсем бредовое письмо от Орла-или-Решки, которое Эвелин Андреи, хихикая, перевела мне по телефону, поскольку знает английский намного лучше моего. Одним словом, и это именно тот случай, страх, который бедняжка испытала при кораблекрушении «Пандоры», нарушил полностью ее обмен веществ, теперь она весила больше ста килограммов, это позволило ей сделать карьеру в женском кетче – особом виде профессиональной борьбы, очень популярной в США, но лишило ее привязанности обоих супругов, на которых она подала в суд, первый (Стокаммер) был ее законным мужем и подвергал психическому насилию, второй (Мэтью, актер) сбежал из их дома в Беверли-Хил с прислугой-негритянкой и утащил картину примитивиста Руссо, которая принадлежала ему только на треть. Кроме того, она обвиняет их, причем обоих, что они пристрастили ее к неумеренному потреблению алкоголя и половым извращениям, таким как оральный коитус, бичевание и содомия, и требовала, чтобы ей по закону в качестве возмещения ущерба присудили миллион долларов, выплатили треть стоимости картины и полностью – потерю прислуги, ну и еще там разные мелочи: замена фильтров в бассейне, охотничья фуражка – подарок то ли Паттона