Одержимость - [3]

Потом он вдруг перестал чувствовать жар. Он снова несся по шоссе. Свет теперь был ослепительно-белым. «Вероятно, солнце взошло слишком быстро», – подумал он, сжимая руль. Почувствовал, как машина набирает скорость. Переключать передачи не требовалось, «гольф» ускорялся сам по себе вне дороги, скользил над поверхностью. Разметка исчезла, исчезли дорожные знаки и всё-всё. Он теперь летел, он мог долететь до звезд! Фабиан потянул рулевое колесо на себя, но машина не набирала высоту, она только бесшумно мчалась через свет к исчезающей точке в белом тумане на горизонте. Он пролетел над обломками дымящейся машины у обочины, потом мимо лежащего на боку автобуса, мимо грузовика с разодранной на две половины кабиной, двух ржавых, брошенных машин, которые сплелись, словно подравшиеся жуки, еще одной машины, в которой сквозь пламя можно было смутно разглядеть горящие фигуры. Свет впереди с каждой секундой ослеплял все сильнее. Фабиан вгляделся. Сиденье Отто было пусто.

– Где Отто?

– Вероятно, выпал, – сказал Чарльз.

– Он только что закурил. Где его сигарета?

– Наверное, взял с собой.

Голос Чарльза звучал как-то странно, словно издалека. Фабиан оглянулся через плечо. Он помнил, что сзади сидят Чарльз и Генри, но уверен не был.

– Чарльз, мы столкнулись с той машиной?

– Не знаю. Кажется.

Слепящий свет обжигал глаза. Фабиан наклонился и пошарил в поисках солнцезащитных очков. Увидел впереди тени в белом тумане, двигающиеся фигуры.

– Péage,[2] – сказал он. – Мне нужно немного денег.

– Нет, – возразил Чарльз. – Не думаю, что нам потребуются деньги.

Фабиан почувствовал, что машина взмывает вверх, а потом уходит из-под него. Вдруг понял, что повис в белом свете, тот согревал его, и Фабиан устроился в нем поудобнее. Увидел идущие к нему фигуры. Потом он снова вспомнил, и его начало трясти.

– Кэрри! – Он попытался кричать этим фигурам, но никаких звуков произвести не мог. – Кэрри! Ты должна позволить мне. Должна!

Теперь они стояли вокруг него и дружелюбно улыбались, радуясь встрече.

2

Официант налил на один дюйм «Шамбертена» в бокал Дэвида, потом отошел и замер неподалеку. Дэвид посмотрел бокал на тусклый свет, покрутил вино, чтобы растеклось по стенкам, вгляделся в винные слезы – в то, что осталось на стенках, когда вино осело. Втянул запах носом, нахмурился, опрокинул содержимое бокала в рот, шумно побулькал, потом начал жевать его, словно это было не вино, а кусок стейка. «Не выплевывай его назад, господи боже, не выплевывай, – твердила Алекс про себя, – видеть не могу, когда ты выплевываешь».

К ее облегчению, муж кивнул официанту, и пытка закончилась.

– «Шамбертен» семьдесят первого года, – гордо проговорил он, словно сам его и изготовил.

– Вот как. – Алекс попыталась изобразить заинтересованность, прикинуться, будто она и правда способна оценить хорошее бургундское вино, хотя на самом деле не могла отличить бургундское от кларета и сомневалась, что когда-нибудь научится. – Спасибо, очень приятно.

– Ты сегодня как-то формально изъясняешься. Я будто пригласил на чай незамужнюю тетушку.

– Извини, я попытаюсь не говорить формально.

Она посмотрела на его загрубевшие руки, на его короткие пальцы, красные, словно с них ободрали кожу, с черными полосками грязи под ногтями. На его поношенный твидовый костюм и потрепанную шерстяную рубашку. Это часть его нового образа? Или же ему и в самом деле все равно? Лицо загорелое, расслабленное, слегка обветренное – типичный сельский житель. Волосы растрепаны, борода торчит кустом.

Он поднял бокал, наклонил в ее сторону:

– Твое здоровье.

Она взяла свой, они чокнулись.

– Ты знаешь, почему люди чокаются? – спросил он.

– Нет.

– Ты можешь видеть вино, обонять, осязать его, вкушать. Но услышать его не можешь! Поэтому люди чокаются – чтобы задействовать все пять чувств.

– Ты так на всю жизнь и останешься рекламщиком. Это у тебя в крови. – Алекс улыбнулась, достала сигарету. – А как насчет телепатии? Ты можешь общаться с вином?

– Я с ним все время общаюсь. Даже разговариваю с моими лозами.

– И они тебе отвечают?

– Они не очень болтливы. Я думал, ты бросила курить.

– Я бросила.

– Вот что с тобой делает Лондон. Пожирает тебя, сбивает с толку. Ты начинаешь делать то, от чего отказалась, и не делаешь того, что себе обещала.

– Делаю.

Он кивнул, неохотно ухмыляясь:

– Да. Возможно.

Алекс улыбнулась и вскинула брови.

– Выглядишь ты очень соблазнительно.

Она покраснела: никогда не умела принимать комплименты.

– Спасибо, – чопорно ответила она.

– Ну вот, опять старая тетушка.

– А что бы я должна была ответить, по-твоему?

Он пожал плечами, понюхал вино.

– От Фабиана есть известия?

– В последние дни – нет. Он завтра приедет.

– А когда возвращается в Кембридж?

– На выходных.

На лице Дэвида отразилось огорчение.

– Что случилось?

– Я надеялся, он приедет на выходные. У нас посадки.

Алекс откинула с лица выбившиеся пряди светлых волос. Не без раздражения: ей не нравилось говорить о Фабиане, и, кажется, Дэвид это заметил.

– Знаешь, дорогая, – сказал он, – то, что мы теперь врозь… это такая глупость… Неужели мы не могли бы…

Она еще не успела ответить, как он почувствовал, что уперся в стену.