Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама - [185]

Из заключительного варианта мирного договора были исключены те два условия, из-за которых Северный Вьетнам и США продлили войну еще на четыре года. Одним из этих условий было свержение режима Тхьеу, а другим — уход войск Северного Вьетнама с Юга. Политический статус такой старой организации как Вьетконг (которая теперь превратилась во Временное революционное правительство) был признан, хотя, чтобы не раздражать Тхьеу, это сделали не в прямой форме. Демилитаризованная зона, или разделительная линия, уничтожить которую требовал Ханой, была сохранена, но (здесь снова вспомним условия Женевских соглашений) как «временная, а не политическая или территориальная граница». Единство Вьетнама недвусмысленно признавалось в статье, которая гарантировала, что «объединение Вьетнама будет осуществлено» посредством мирных обсуждений с участием всех заинтересованных сторон; следовательно, такой довод как угроза «внешней агрессии» через «международную границу», который много лет служил Америке поводом к ведению боевых действий, теперь оказался на свалке истории. С упорством умирающего, который до последнего вздоха цепляется за жизнь, Тхьеу до крайней возможности отказывался подписывать договор, но, в конечном счете, все же уступил. Подписанный в Париже 27 января 1973 года, этот мирный договор совершенно не учитывал того, что обстановка в стране изменилась и отличалась от той, какой она была девятнадцать лет тому назад, когда в Женеве было достигнуто весьма непрочное урегулирование. В реальной жизни с тех пор погибли более полумиллиона человек на Севере и на Юге, появились сотни тысяч раненых и обездоленных людей, обгоревших и покалеченных детей, безземельных крестьян. Оставшаяся без лесного покрова, опустошенная земля была изрыта оспинами воронок от бомб, а живший на ней народ разобщен взаимной враждой. Попытки достичь соглашения с помощью разделения страны на две зоны в целом были признаны неосуществимыми, и многие предполагали, что стороны очень скоро перейдут к применению силы. Никто не верил в жизнеспособность некоммунистического Южного Вьетнама, ради которого Америка превратила в руины Индокитай и изменила самой себе. Исключениями были разве что Никсон и Киссинджер, которые убеждали себя в том, что при необходимости, Соединенные Штаты все еще могут исправить ситуацию. Этот мирный договор был не более чем временным прикрытием, под защитой которого Америка, нацепив на себя ветхую одежонку «почетного мира», могла спастись бегством.

Впоследствии Ханой, как известно, одержал победу над Сайгоном, причем сделал это всего за два года. Когда Уотергейт поставил крест на политической карьере Никсона и Конгресс наконец собрал голоса, необходимые для того, чтобы, приостановив финансирование, не допустить повторной интервенции, Северный Вьетнам предпринял последнее наступление, а дрогнувший Юг не смог противостоять стремительному нападению. Несмотря на это, некоторые подразделения сражались с упорством, но в целом армия Южного Вьетнама «напоминала, — как заметил один американский солдат, — дом без фундамента, и ее крушение было вполне естественным». Коммунисты установили свою власть на всей территории Вьетнама и добились таких же результатов в Камбодже. В целом, новый политический строй во Вьетнаме очень походил на тот, который в конечном счете установился бы в этой стране, если бы не было американской интервенции. Единственными отличительными чертами этого строя были его невероятная мстительность и жестокость. Возможно, именно Ханой проявил самое большое безрассудство: ведь он на протяжении тридцати лет упорно сражался за идею, которая, после того как была одержана победа, воплотилась в бесчеловечную тиранию.

Отказ Конгресса позволить США предпринять повторную интервенцию представлял собой функционирование, а вовсе не «остановку политических процессов нашей демократической системы», как горестно стенал Киссинджер. В большей степени, чем недостаточная решимость довести дело до конца, Америку подвело то, что она слишком поздно осознала: процесс явно не отвечает ее собственным интересам и наносит вред — и опоздала с принятием политической ответственности за его прекращение. В конце концов это произошло, но слишком поздно, чтобы избежать наказания. Людские потери оправданы, когда считается, что они послужили достижению какой-либо цели. Но они вызывают горькое сожаление, когда, как в данном случае, 45 тысяч убитых и 300 тысяч раненых стали напрасными жертвами. Затраты на ведение войны, которые под конец ежегодно насчитывали около 20 миллиардов долларов, за почти десять лет составили около 150 миллиардов долларов, что превысило нормальный военный бюджет, и настолько деформировали экономику, что она до сих пор не пришла в нормальное состояние.

Однако еще более важным, чем материальные последствия, стало падение авторитета государственной власти и доверия к ней. Законы, принятые Конгрессом в послевоенные годы, часто бывали направлены на ограничение президентской власти в различных сферах ее применения. Это делалось из предположения, что без таких ограничений президент будет действовать неадекватно или незаконно. Общество также стало более недоверчивым, и многие люди заняли позицию, которую в двух словах выразил сотрудник Белого дома Гордон Стракан, когда в ответ на вопрос комиссии Эрвина, какой совет он дал бы тем молодым людям, что желают попасть на государственную службу, ответил: «Держаться от нее подальше». У многих вера в добропорядочность нашей страны сменилась скептическим отношением. Кто после Вьетнама осмелился бы вполне искренне сказать, что Америка есть «последняя надежда человечества?» Если свести к одному слову, то Америка лишилась во Вьетнаме своей добродетели.