Очищение - [3]

Девушка заставила себя сесть на скамью, стоявшую под березами. Ветер клонил ветви прямо на нее, но она не отводила их, хотя и вздрагивала от падавших на лицо листьев.

— Отодвинься подальше от веток.

На лице девушки промелькнуло удивление, к которому примешивалось что-то другое, она как будто что-то вспоминала. Неужели то, что хлещущие по лицу ветви можно убрать? Алиде прищурила глаза. Явно сумасшедшая. Девушка отодвинулась подальше от веток. Ухватилась руками за край скамьи, чтобы не упасть. Возле ее руки лежало точило. Надеюсь, она не из тех, кто в гневе может спокойно бросить камень или точило, заволновалась Алиде. Наверно, не стоит ее раздражать. Надо быть очень осторожной.

— Откуда ты взялась?

Девушка несколько раз открыла рот, прежде чем смогла неуверенно произнести фразы о Таллине и о машине. Слова звучали сбивчиво, как и раньше, были неправильно связаны, они будто царапали слух. Однако это зависело не от самих слов девушки или ее русского акцента, а от чего-то другого, в ее выговоре было что-то необъяснимое.

Хотя сама перепачканная девочка относилась к настоящему моменту, ее фразы были неуклюжими и напоминали о мире обветшавших бумаг и пустых, без фотографий, альбомов. Алиде вытащила заколку из волос, сунула ее в ухо, покрутила, вытащила и снова заколола ею волосы. Но раздражение осталось. И тут ее осенило. Девица была не только чужой в здешних местах, она даже приехала из другой страны. Но кто из прибывших из-за границы мог говорить на диалекте этой провинции?

Деревенский священник был финном, говорящим по-эстонски. Он изучал язык прежде, чем стать у них священником, и знал его довольно хорошо, писал на нем все проповеди и некрологи и никто больше не сетовал на отсутствие своего пастыря. Но в его эстонском девушке слышался какой-то иной оттенок, он был устаревшим, вышедшим из употребления, почти драгоценным. В нем, как это ни странно, ощущался ностальгический аромат, привкус ушедшего прошлого. Из медленных фраз стало ясно, что девушка вечером ехала в Таллин с кем-то на машине, у них возник конфликт, и этот кто-то избил девушку, но ей удалось убежать.

— Кто ж это был? — наконец спросила Алиде.

Девушка пошевелила губами, прежде чем, запинаясь, сказала, что была со своим мужем. С мужем? Есть ли у нее на самом деле муж? Или она наводчица? Нет, она находится в столь сильном смятении, что не может быть наводчицей. Или же таков замысел, чтобы вызвать сочувствие? Никто не сможет закрыть двери перед с виду приличной девочкой, находящейся в столь ужасном состоянии. Понадобились ли ворам ее, Алиде, имущество и лес? Весь лес вывозили на запад, а судебный процесс Алиде, которая хлопотала о возврате участка, был далек от завершения, хотя никаких проблем в этом деле не предвиделось.

Старый Михкел из их деревни угодил в суд уже после того, как застрелил мужчин, валивших его лес. Судебный процесс о возвращении ему земли был еще не закончен, как вдруг появились финские лесные тракторы и стали валить его лес. Полиция не вмешивалась в это дело и как бы она вообще могла ночи напролет охранять лес одного человека, в то время как он не успел еще вступить во владение? Лес просто исчез и под конец Михкел лишь застрелил нескольких воров. Наказание его не было суровым, поскольку судьи понимали суть дела. В нашей стране сейчас все возможно, но в лесу Михкела больше с тех пор никто не хозяйничает.

Залаяли собаки, девушка вздрогнула, попыталась заглянуть поверх изгороди на дорогу, но в сторону леса и не обернулась.

— Кто же это был с тобой? — повторила вопрос Алиде.

Девушка облизнула губы, с опаской посмотрела на Алиде, потом на изгородь и принялась судорожными движениями закатывать рукава. Это у нее получалось довольно ловко, несмотря на состояние и путаную речь. Из-под рукавов обнажились изукрашенные синяками руки, она протянула их поближе как бы в подтверждение своих слов и в то же время повернула голову к изгороди, опасаясь увидеть кого-то. Алиде кинуло в дрожь. Конечно же девушка пытается вызвать сочувствие, может, она хотела попасть в дом и высмотреть, найдется ли в нем что-то на предмет кражи. Синяки все же были настоящие. И тем не менее Алиде сказала:

— Похоже, они старые.

Свежие следы побоев озадачили Алиде. Синяки обычно скрывают и не рассказывают о них. Заметив встревоженность хозяйки дома, девушка внезапным движением прикрыла свои увечья обрывком ткани, как будто только что сообразила, что надо стыдиться их обнажать. Потом заговорила, неотрывно глядя в сторону изгороди, о том, что дело было ночью, она не знала, где находится, и лишь бежала и бежала в темноте. Отрывистые фразы закончились уверениями в том, что она скоро уйдет. Она не хочет доставлять волнения Алиде.

— Подожди, я принесу воды и валерьянку, — сказала та и направилась к дому. У двери она обернулась, чтобы еще раз посмотреть на странную гостью, которая, притаившись, неподвижно сидела на скамье. Она всерьез боялась, страх шел волнами, Алиде ощутила, что и сама учащенно дышит ртом. Если девушка служит приманкой, ей нужно бояться того, кто послал ее сюда. Может, имелась веская причина, и ей надо истолковывать трясущиеся руки девушки как знак закрыть дверь и запереться, а девица пусть остается во дворе, пусть идет куда хочет, лишь бы ушла, оставила ее, старого человека, в покое. Только бы она не распространяла здесь отвратительный знакомый запах страха. Может, тут действует банда, которая прочесывает все дома подряд? Стоит ли позвонить в полицию и выяснить? Или же девица пришла только в ее дом? Кто-то, наверно, прослышал, что ее дочь Талви собирается приехать из Финляндии. Но сегодня это не такой уж солидный куш для бандитов, как в прежние времена.