Очищение молитвой - [29]

Перейдя дорогу, которая шла от старого Бежецкого шоссе, начинаясь аккурат перед въездом в Кушалино, и дальше — на Горицы, Кимры и (Спаси Господи) на Москву, друзья подошли к мосту через Кушалку. Из Вельшина в Кушалино вела дорога-каменка, выложенная булыжниками — один к одному, руками монахов ещё в восемнадцатом веке. Под новым мостом, рубленом в позапрошлом году стараниями велешинских и найдёновских мужиков, шелестела, перекатываясь через старые, вымазанные креазотом, опоры рухнувшего моста Кушалка — речка Федькиного детства. Фёдор никогда не давал волю ностальгии, стараясь обособиться от того, прежнего Фёдора, который вместе со своими деревенскими друзьями днями не вылезали из речки — купались, ловили рыбу корзинами в те, ушедшие теперь уж безвозвратно, счастливые, детские годы. Как и многие, живущие рядом с ним, Фёдор потерял всё, что имел. Свою семью. Многих друзей. Знакомый, комфортный мир своего родного города. С какого-то момента Федя начал понимать — ему-то ещё надо Бога благодарить. Федор-то, тут в Кушалино, он свой. Его малая родина, деревня детства, эти леса, поля, речка вот — они с ним, и от этого как-то легче должно быть, наверное. А вот взять того же Ивана — ему то как? Не, Ванька, конечно, мужик железобетонный. Нет, правильнее сказать — даже попросту стальной. Таких мужиков, как Ваня, если металлоломом кормить — они молотками срать будут. Но и с другой стороны взять — Ванька, он же здесь чужой. Прижился, конечно, по своей природной способности приспосабливаться, но всё же чужой. И ему непросто.

Время идёт, и Бог даст — всё образуется. На всё Божья воля. В трудах, ежедневных заботах привычно забывается самый скользкий вопрос — а что дальше? Дальше-то что??? Если разобраться по-взрослому — срок всей этой ерунде отмерян. Даже если Страшного Суда, о котором без устали распинаются духовные, ещё долго ждать. В первые-то три-четыре года народ работал на энтузиазме голом. Шутка ли?! — на глазах такие метаморфозы у людей творятся. Как улеглось с первым, самым лютым, нашествием гостей из-за гроба, как попривыкли к снующим здесь и там нечистикам, касперам, прочей неестественной байде, кое у кого проснулась эйфория. Херасе! Люди помирать перестали, поголовное выздоровление — не то чтобы, конечно, безусловное: если убырь у кого в лесу ногу там отчекрыжит — новая не вырастет, но так — раки там всякие, диабеты, астмы у людей как рукой сняло. Чтобы кто-то приболел чем — такое уже давно сказками стало. Поэтому спустя какое-то время, как ситуация нормализовалась (вот тоже слово, блин!) — люди стали расслабляться, что ли. А зря, потому что самые серьёзные испытания только начинались. И вот семь лет пролетело, и не заметишь как. Что изменилось в лучшую сторону? Да ничего. Ну, может быть, если только ходунов стало поменьше — больше уже они внаглую на Село не ломятся. Так это на Село! Народ-то варится в своём соку — работа-дом, работа-дом. А на иное-то и новой, Богом данной, форы здоровья не хватает. Варится — и не вкупает что окрест творится, но Фединым-то «лешакам» не надо байки рассказывать! Мертвяки, нечистая вся эта остальная херня — она ведь никуда не делась. Вокруг, где бы лесные не шастали — а уж окружающие-то места обошли не по одному разу, всё вымерло. И там, где раньше жили люди, обжилась нечисть. Фёдору подумалось как-то — если бы, скажем, была такая возможность подняться высоко в небо и оценить ситуацию на сегодняшний день, закрасив территории более-менее безопасные зелёным цветом, а опасные — красным, то, в принципе, зелёный карандаш (фломастер?) с собой на ту штуку, на который можно такой подъём осуществить, можно не брать. Кругом будем одна, сплошная блять, краснота. «Лешие» ходят, ищут, рискуют. Главная задача не выполняется — людей нигде нет. В Селе теперь, а точнее — в анклаве, людей живёт — тысяча двести пятнадцать человек. Точнее, жило несколько дней назад, а вот позавчера калькуляция уже поменялась. Бабу из второй полевой бригады убырь сожрал. Минус один. И счёт идёт только в одну сторону — в минус.

А что дальше??? «Да нихуя. Самый простой ответ. Нужно чудо» — подумалось Фёдору, и он, затушив сигарету, метнул бычок и сплюнул в речку своего детства.

— …..и поэтому они, эти разъебаи, херят на корню то, на чём наша команда держится — я про железную дисциплину, Федь. — закончил свою мысль, клокочущий гневом Ваня. Базарить, оказывается, про крах дисциплины Ваня пытался уже минут пять.

— А, ну да. Правильно всё говоришь. — повернулся к другу очнувшийся от размышлений Фёдор.

— Э, ты вообще здесь?! — наклонился, заглянув Феде в глаза, друг. — Ты меня, блять, вообще слушаешь?!

— Да слушаю, Вань. Чё то оприходовало малёк просто…

— Срамнов — ты соберись, млять, как-то. Ты, я слышал, командир у нас — или я спутал чё? Я те чё говорю? — ты, млять, на часы-то глянь походу. Времени-то уже — пять утра. И где эти разъёбы? Знал бы, что они проспят стрелку — подрых бы с Илюхой.

— Да пипец какой-то.

— Да ни пипец, а ебать надо начинать их, Срамнов. Тебе и все карты в руки. Чё, первый раз что-ли волынят?! А всё потому, что ты, Федул, возжи нахуй отпустил — а надо ебать за такое. Вон гляди — Кавказ с Папой пилят, вальяжные неебацца. — кипел Иван, жестикулируя, и на каждом предложении заглядывая Срамнову в глаза — старая фишка, ещё из Москвы.