Очищение болью - [24]
Всякое сравнение, конечно, хромает. Но проводить такие параллели допустимо уже потому, что у большинства современных российских политических партий и у старообрядческих общин есть, как минимум, две общие черты.
Во-первых, они (по крайней мере, на словах) не признают ценности и принципы правящей (или самой многочисленной) партии (или церкви), но никогда не объединяться и даже не будут сотрудничать в общих интересах, обзывая друг друга отступниками от истинной веры (или идеи).
А во-вторых, среди членов этих партий всегда найдутся персоналии, которые в любой подходящий момент готовы найти причину повести дело к расколу своих организаций на еще более мелкие и непримиримые части. Это не трудно было заметить, наблюдая как в период недавней предвыборной компании некоторые политики бегали из одной партии в другую, понося вчерашних однопартийцев.
Отсюда не сложно сделать вывод: нынешнее существование партий в российской государственной системе, лишь дань общемировой моде. А истинную силу России, равно как и слабость, на протяжении четырех веков составляла и по сей день составляет только личность лидера, вождя (царя, генсека, президента) и, иногда, личности в его самом близком окружении.
Кстати, в те времена, когда в России еще не было понятия «партия», в его современном понимании, наиболее активные члены общества, в наиболее острые периоды истории, объединялись в некие группы, которые тоже назывались «партиями». Например, в романе «Война и мир», описывая ситуацию при ставке императора в дни наступления на Москву армии Наполеона, Лев Толстой говорит о существовании девяти партий. Писатель подробно описывает воззрения и предложения восьми из них. А о девятой партии (восьмой по порядку повествования), численность которой, по его словам, соотносилась со всеми остальными как 99 к 1-му, говорит, что она состояла из людей, «желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий». «Все люди этой партии, – уточняет писатель, – ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости…».
Про поведение представителей православной церкви Толстой, как известно, в своем всемирно известном романе ничего не написал. Наверное, потому что пришлось бы повториться.
Все это, вероятно, еще один результат, основу которому заложил «русский раскол», создавший условия, при которых лукавство и личная корысть стали нравственным правилом поведения большинства русских людей. А главный принцип власти, также рожденный в процессе церковных реформ второй половины XVII-го века, сформировал крайне благоприятную среду для существования вышеназванных правил. Ведь этот принцип прост: никаких внутригосударственных и внутриобщественных ограничений, то есть – никаких ограничивающих власть институтов, никакой ограничивающей власть морали.
Это вполне соответствует принципам и интересам лукавых корыстолюбцев и прочих персонажей подобного рода, которые и сегодня составляют костяк тех, кто формирует и поддерживает такое явление, как коррупция. Кстати, не новое для России.
Неужели кто-то сомневается, что обилие лукавых и корыстных в числе приверженцев дома Романовых и коммунистической партии, было в числе не последних причин, предопределивших крах их власти и связанных с ними государственных систем? Неужели кто-то считает, что антагонизм этих систем мог гарантировать им разную судьбу при наличии одинаковых принципов власти и правил поведения подданных?
Думается, и сегодня, какая бы власть ни была в России, она вынуждена считаться с существующим сознанием общества. И действовать соответственно. В этом смысле любую власть в стране, можно назвать «властью народа» или, по-гречески, «демократией». Ибо в чем же еще может сильнее проявляться власть народа, как ни во власти народного сознания, людских привычек и тех правил поведения, которые в этом народе хоть и не почитаются нравственными, но признаются единственно возможными, а потому – правильными?
В силу догматических и канонических традиций иерархи РПЦ и руководители старообрядческих церквей и общин больше рассматривают проблему перехода от православного раскола к православному единению именно с религиозной точки зрения. Но, судя по всему, это самая трудная и неудобная точка. Находясь на ней, невозможно проявить даже толику инициативы, не рискуя быть обвиненным в каком-либо грехе.
Возможно, в религиозном консерватизме, заключенном в незыблемости догм и канонических правил, состоит сила всякой церкви. Но бывают, видимо, и исключения. В нашем случае, похоже, мы имеем дело именно с исключением.
Ведь если сменить акценты и во главу угла поставить не церковную, а общественную, национальную пользу, тогда процесс перехода от раскола к единению получит совсем иные движущие мотивы.
В конце концов, единство нации состоит ни в том, что все ходят в одном строю, говорят одинаковые слова и во всем соглашаются друг с другом, а в том, что все работают на одну цель, решают единую задачу, уважают себя и свой народ, служат своей стране.
