Очевидное убийство - [42]

Прижмурившись, вдоль по стеночке я добралась до балконной двери. Вышла. По «пожарной» лесенке — тот самый архитектурный элемент, который я вначале прозевала — поднялась выше, толкнула люк верхней лоджии… Он открылся легче, чем пивная бутылка. Ни стука, ни скрипа. Вылезла на лоджию, про которую тетя в шортиках сказала «не живут», поднялась по их лесенке. Люк челышовской лоджии открылся так же легко, но только на пару дюймов, и дальше подниматься не хотел — чего-то на нем тяжеловатенькое стояло. Для меня, то есть, тяжеловатенькое. Нормальному мужику не только открыть, но и закрыть люк прямо с грузом на крышке было бы несложно. При некотором усилии, конечно, я тоже могла бы его открыть и вылезти наверх, но делать этого не стала — путь явно существовал, а проверять, чего там сверху навалено, не хотелось, очень желудок протестовал. Я согласилась с его доводами и спустилась вниз. О Господи! Сейчас ведь опять придется проходить мимо «этого»…

Минералки в этот раз у меня с собой не было. Вырвав из блокнота листок, обернула им ручку крана в ванной, открыла воду, прополоскала горло, стало немного легче. Еще сообразила спрятать листок в сумку…

Аккуратно, ногтями подцепила дверную ручку, открыла дверь. Вышла в подъезд.

Меня хватило ровно на два шага. До лестницы. Прислонившись к стенке, я жадно глотала подъездный воздух, настоянный на продуктах жизнедеятельности кошек и невоспитанных граждан. Какая свежесть!

Увлекшись собственными ощущениями, я и не заметила, откуда взялся этот мужик. Белая рубашка странно контрастировала с помятой, сильно несвежей физиономией. Он направлялся явно к той двери, из которой я только что вышла. Должно быть, и у меня личность выглядела — как с долгого перепоя, потому что он вдруг спросил: «Санька дома?»

Нервный смех, забурливший где-то в районе подвздошья, помог прийти в себя. «Санька дома?» О да! Он теперь всегда дома.

Глаза мужика сияли тем неземным блеском и жаждой духа, которые любой русский человек понимает без переводчика. «Духовной жаждою томим, в пустыне жалкой я влачился…» Крыльев у меня нет, но сыграть роль серафима можно все-таки попробовать. Слава Богу, отвлечь человека с такой однозначной духовной жаждой во взоре несложно.

— Выпить хочешь?

Мужик ошарашенно посмотрел на меня…

Через двадцать минут мы с ним уже сидели на бревнышке под старым кленом с «тыльной» стороны дома в компании пузыря и кое-какой закуси. Ох, разорят меня эти, с позволения сказать, расследования! Впрочем, выпить мне и самой надо было. После шандарахнутых одним махом семидесяти, если не восьмидесяти граммов желудок успокоился, нервы и вовсе отключились, а жуткая вонючая картинка стала далекой и нереальной. Можно было продолжать заниматься общественно-полезной деятельностью, то бишь вынимать из чудом набежавшего свидетеля все, что он знает. Мое невнятное объяснение «обидели меня, надо выпить, а в одиночку не могу» его вполне устроило, а после «второго глотка» (который я совершенно нечестно пропустила) он уже готов был рассказывать мне всю свою биографию и географию, вместе взятые.

Звали его — мой несчастный, только-только успокоившийся желудок едва не отдал обратно выпитую водку — тоже Саней. К тому Сане, что кормил сейчас мух посреди собственной кухни, он, как легко догадаться, ходил отдохнуть от «своей пилы». Ходил частенько. Так что лучшего источника информации и придумать было нельзя.

Приводить «беседу» целиком, да простят меня особо любопытствующие, я не стану. Едва перевалив за середину бутылки (с меня, как легко догадаться, хватило «первого глотка», мой компаньон принял это как должное, а может, просто не заметил), источник начал заговариваться, растекаться мысию по древу, приходилось каждые две минуты осторожными наводящими репликами возвращать его в нужное русло. При этом девять десятых его речи составляли «слова, которые мужчины обычно используют для связи слов в предложениях» — самая народная часть «великого и могучего русского языка». Причем относилась эта часть исключительно к его невыносимо возлюбленной супруге и меня, конечно, не интересовала ни на грош.

Нужная мне часть рассказа Сани живого (в отличие от «Сани на кухне») вкратце сводилась к следующему.

Дня два, а может три назад заглянул к Саньке. А там этот сидит, гэбист недобитый. Ну, может, не гэбист, а так, вохра, но стучит точно. Только хотел назад, западло с таким сидеть, не то что пить. Да Санька меня остановил, брось, говорит, обижаешь. А куда денешься? Дома Нонка, змея, опять зудеть будет, то ей кран почини, то за картошкой сходи, денег не приносишь, никакой пользы от тебя. Как будто я и не мужик. Санька разлил, и этому тоже, на меня цыкнул, не косись, я сам, говорит, его позвал, помянуть надо хорошего человека Сергей Сергеича. Кого? Ну, этого, которого зарезали, как раз девятый день. Хороший был мужик, щедрый, каждую неделю бабок подбрасывал — ни за что, чтобы гости его, которых соседу видеть не положено, могли втихую уйти. И уважительный. Сам и люки все смазал, все сам. Щедрый мужик: был кто, не был, денег все равно давал. Да и эти, которые через балкон ходили, тоже совесть имели, подбрасывали за беспокойство. Не все, но раза два в месяц добавок случался. И последний от души добавил, до сегодня хватило. Этот, шавка ментовская, аж перекосился, как услышал. Когда, говорит, он был? А чего когда, тогда и был, когда зарезали, надо думать, только ушел, тут девка с ножиком и явилась. Может, не ушел бы, Сергей Сергеич до сих пор живой бы был. Жалко мужика. От баб все зло. Этот давай выспрашивать, что за гость, да как выглядел. Но Санька молоток, кремень, сразу его осадил — почем я знаю, мне без разницы, я на них и не смотрю. Вроде, сивый, а может, и черный, кто его разберет, мужик как мужик. Точно мужик, бабы тут не ходили, баб он через парадную дверь водил. Это он так говорил — тут мой черный ход. А чего, черный не черный, лишь бы денег давал. А теперь уж все. Этот Саньку все расспрашивать пытался, а тот ни в какую. Ничего не знаю, не помню. Никого больше в тот день не было, они всегда поодиночке ходили. А Сергей Сергеич говорил — черный ход главнее парадного, его беречь надо. Все зло от баб, вон и моя тоже — того и гляди во сне зарежет. А этому и расспросы впрок не пошли, говорят, машиной его сшибло, и поделом.