Очерки - [31]

Льдины наваливаются друг на друга, крошатся и образуют кучу. Эта куча загромождает путь ледоколу. Такая куча завалит дорогу ледоколу и стоит подводным курганом. Ледокол подойдет к такому месту и начнет работать своим передним винтом, как водяным вентилятором, и всю кучу раздует, размоет и прочистит себе дорогу.

«Ленин» широкий с крутыми бортами. По самому толстому льду он идет свободно, он давит его под собой. Издали кажется, катит эта махина на санях: плавно, спокойно, а глянешь назад — за ним только ледяная каша суетится, толкается, шуршит и позвякивает. Издали кричит по радио застрявший пароход, далеко — верст иногда за семьдесят. Затерло беднягу льдом, давит его, жмет бока. Услыхали в порту, снарядили «Ленина», и пошел на выручку он. Пропахал «Ленин» канал во льдах — и вот осторожно, боязно идет за ним грузовой пароход; ему и в ледяной каше страшно: а ну напорешься с разбегу на большую льдину.

А «Ленину» нипочем. У него частыми ребрами укреплен нос, и толстая стальная обшивка не боится ударов. Недаром его строитель Макаров собирался идти на нем «к полюсу напролом».

С «Лениным» не страшно, что замерзнет залив, замерзнет Нева. Пусть идут пароходы, крикните по радио на помощь, и «Ленин» побежит на всех парах, выручит и приведет в порт.

У него четыре машины: три в корме и одна на носу, для носового винта. Каждая машина по две тысячи пятьсот лошадиных сил. В длину «Ленин» сто тридцать шагов, в ширину тридцать, высотой в шесть с половиной сажен. Две с половиной сажени сидит он в воде. На нем все устроено так, чтобы в самые сильные морозы, в лютые ледяные штормы не было бы людям холодно служить на этом зимнем пароходе.

А то ведь, когда холодно, когда люди сами не знают, куда от холода деться, разве тут станешь думать, как бы вытащить изо льда пароход, который где-то за пятьдесят верст забился в лед и кричит «спасите». «А не суйся!» — скажет замерзший человек и глубже надвинет шапку.

Но на «Ленине» все устроено удобно и уютно. И он, как большой и сильный дядя в теплой шубе, спешит на помощь и выволакивает замерзающие во льдах пароходы.

ПАРОВОЗЫ [1]

Тележка Кюньо

Это было в Париже больше чем полтораста лет тому назад.

Самый главный французский генерал, уже совсем старик, вместе с артиллерийским офицером запускали на полу игрушечную тележку. Оба радовались, а старик генерал был прямо в восторге.

— Ну кто б мог подумать?! — кричал старик. — Ведь сама идет, паром ходит. А ну, пустите, пустите еще, Кюньо, еще! Пожалуйста!

Кюньо налил спирту в лампочку под кэтелком игрушки, оба присели на корточки и стали ждать, пока наберется пару.

— Ей-богу, как живая! — удивлялся генерал и потрогал тележку осторожно пальцем: обжегся и отдернул руку.

А тележка была очень смешная — впереди, как на носилках, медный шарик-котел и маленькая труба, как папироска. Сбоку крохотный цилиндр: из него палочкой выходит рука и вертит большое колесо. А потом идут целые дроги и два колеса сзади. Наверху маленькая кукольная скамеечка и руль, чтоб поворачивать колесо.

— Пусть теперь по кругу пойдет, — говорил генерал, — поверните руль. Вот-вот! Непременно сегодня же вечером скажу начальнику Арсенала, чтоб делали такую же настоящую. Обязательно! Эх молодчина!

Генерал хлопнул Кюньо по плечу. Кюньо покраснел от радости.

— Вы согласитесь, генерал, — сказал Кюньо, — ведь поставить сюда пушку или нагрузить ядра, и без всяких лошадей, моментально…

— А, ну-ну, — сказал старик, поднялся и стал искать на столе. — Что бы такое положить? Чернильницу? А вот: ключи! — И он полез в карман.

Генерал забыл, что он генерал, а Кюньо — офицер, и они вдвоем, как дети, на полу, все пускали и пускали паровую тележку, пока не доложили, что пора ужинать.

Только через шесть лет наконец сделали в Арсенале большую такую же тележку.

Собрались офицеры, генералы, сам военный министр приехал смотреть, как ее будут пробовать за городом.

Кюньо волновался — а вдруг тележка оскандалится, не пойдет, и вот как раз когда все будут смотреть! Бывает же так: пробовал, все хорошо, а тут вдруг… возьмет да и… Он все хлопотал около машины.

Все ждали, все на него смотрели.

Ура! Двинулась! Сама пошла, без лошадей, как живая! Некоторым даже страшно стало. Скорей, скорей! Сам Кюньо потерялся, сам не ждал, что так скоро понесется. Ему вдруг показалось, что в ней, в тележке, есть душа, что она сама знает, куда идет, что теперь уже ничего не сделаешь, и бросил управлять, — трах! прямо в стену. Свалила стену — и дальше. Целые четверть часа бегала тележка. Потом тише, тише и остановилась, как будто в самом деле устала и запыхалась. Пару не хватило. Пришлось ждать четверть часа, пока она отдыхала и набиралась духу.

Но теперь четыре человека уселись на нее. И что это? Еле-еле потащила, ну вот как ребенок идет, не скорей, — всего три версты в час. Ну где тут о пушках думать!

Ну а все-таки ходит!

Все обступили Кюньо.

Кто поздравлял, кто посмеивался, другие так просто в себя не могли прийти — живая тележка казалась чудом, и старухи в толпе крестились — думали, что нечистая сила. Все волновались, все спорили, только и разговору было, что про живую тележку.