Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма - [133]

Как работать над языком?

Вот Вы написали какую-то фразу, например: «В горах можно наткнуться на удивительную загадку, на первый взгляд мало понятную» (стр. 8). Отнеситесь критически к тому, что у Вас написалось, — и вы увидите, что Вы совершенно не сумели сказать то, что хотели, не выразили своей мысли.

Мысль у Вас была: рассказать читателю о факте, который, на первый взгляд, кажется совершенно необъяснимым, а затем объясняется очень просто и логично. Вы же говорите: «Можно наткнуться на загадку»…

«Наткнуться» можно на сурков, которые (почему-то) ещё не спят — и то лишь выражаясь фигурально, фактически ведь никакого «натыкания» не будет: сурки исчезнут, едва Вы появитесь. «Наткнуться на загадку» — корявое выражение. А что значит «наткнуться на удивительную загадку, на первый взгляд малопонятную»? Здесь эти слова надо писать вместе, всё равно как слово «непонятную», которое, собственно, Вам и надо было сказать; «малопонятная» загадка — ничего не значит. Загадка просто не понятна, пока не разгадана. Слово «удивительная» здесь у Вас лишнее. Тут удивительное явление, удивительный факт, представляющий загадку. Он тем и удивителен, что загадочен. Раз он «загадка», то этим уже сказано, что он «удивителен». Таким образом, это слово тем одним, что оно лишнее, затемняет мысль, а не проясняет, — и, значит, вредно, а не полезно здесь.

Дальше начинаешь разбираться в Вашей фразе и удивляешься: что же непонятного в Вашей загадке? Загадка понятна всякому: ниже в горах, где теплей, — сурки уже спят, а выше, где холод, «граница зимы», они ещё не спят. В этом и загадка. А Вы, вместо того, чтобы сказать «непонятный факт», сказали «непонятная загадка». Да и ещё не «непонятная», а «мало понятная», что совершенно уже бессмысленно. Дальше вот как излагаете Вы самую эту «мало понятную загадку»:

«На высоте 2500 метров н. у. м. начал встречаться снег и вдруг… — сурок».

Что «…сурок»? Тоже начал встречаться! Но один сурок не может — по законам русского языка и логики — «начать встречаться». Вы хотели сказать, что на высоте 2500 метров человек встретит неспящих сурков. Так и надо было сказать, простыми и ясными словами, правильной русской фразой со сказуемым, а не ставить три точки, тире и объявлять: «Сурок!» Вашу корявую фразу читатель может понять как угодно. И вернее всего, поймет так: «начал встречаться снег, и вдруг на снегу лежит сурок, очевидно, дохлый». Так читатель понял бы Вашу фразу, если бы здесь прервал чтение и задумался бы, что Вы этой фразой хотели сказать. Но дальше Вы объясняете: «Вот побежал (Где? Откуда? Куда? Откуда вдруг взялся и т. д.) один, а там целая семья расселась столбиками на задних лапках…» и т. д. И тут корявка: уж если «расселись», да ещё «столбиками», то уже ясно, что не на передних, а на задних ногах («лапках»).

«Но в природе чудес не бывает». Только «в природе»? Простите, а где же они бывают?..

Искусство писать состоит в том, чтобы уметь «рисовать» словами. Как график двумя, тремя штрихами, так писатель двумя, тремя словами должен нарисовать лица, действующие в его рассказе, очерке. Сказать: колхозник, агроном, инженер — значит ничего не сказать о человеке — даже хуже: родить какую-то бесплотную тень человека, заставить действовать таинственного невидимку.

Замечательный художник Пришвин М. М. сказал: «Я могу писать только о том, что сам увидел, своими глазами, чему удивился».

Поймите: настоящий художник (поэт) подобен малому ребёнку. Он заново для себя открывает мир, в котором для него нет ничего «хорошо известного», а всё загадочно, всё чудесно и удивительно…

Не случайно, конечно, — хотя, возможно, совершенно бессознательно, — Вы заговорили о «золотом детстве». Отбросим затасканный эпитет «золотое» (который только мертвит понятие) и получим: невылупившийся художник мечтает не «сохранить», конечно (опять как попало поставленное слово! Опять искажен смысл того, что Вы хотели сказать!), а сохранившееся в Вас до седых волос и «всё сильнее клокочущее „детство“». Дать ему, этому, скажем лучше не «детству», а ребёнку в Вас, перо, чтобы он — а не скучный «учёный», который «всё» знает, которому давно поэтому всё безразлично, всё неинтересно, который разучился удивляться — самое страшное для художника — смерть его! — чтобы «клокочущий в Вас ребёнок» писал бы Ваши рассказы, очерки, повести.

Вот чего Вы должны добиваться, чтобы совершенствоваться. Ибо всё знающему, ничему не удивляющемуся, мёртвому в Вас «учёному» человеку некуда совершенствоваться: он в тупике и слеп.

Вы изумитесь: «Это меня-то В. В. называет мёртвым учёным?! Ведь умею же я „видеть“ в природе то, мимо чего проходят другие?!»

Согласен: умеете. Но именно тогда видите, когда даёте волю ребёнку в себе — тому, скажем лучше, немноголетнему бузилке в Вас, который не признаёт решительно ничего открытого в мире другими, всё сам для себя заново открывает, всему удивляется — и клокочет, клокочет от восторга, от восхищения (или возмущения), от страстного желания разгадать на каждом шагу возникающие перед ним загадки. Такой бузилка в Вас действительно живёт и клокочет. Это я хорошо чувствую в Вас, а не чувствовал бы, — не стал бы зря тратить время и писать Вам многочисленные письма-диссертации на такие темы…