Очерки прошедших лет - [21]

Ее отец, высокий, полноватый, красивый мужчина, еще до революции работал инженером. По-видимому, был он хорошим специалистом, потому что жили они весьма неплохо.

В трех больших комнатах размещались спальня, столовая-гостиная и комната, в которой за ширмой лежала бабушка, мать Милиной мамы Евгении Семеновны.

Евгения Семеновна, женщина активная, всю жизнь всем помогала. Это благодаря ей я попала в наш детский сад. Более того, вряд ли она мне симпатизировала, но совершенно не мешала нашей дружбе с Милой. Когда я проявила желание заниматься музыкой, она разрешила давать мне уроки в их квартире и даже упражняться. Единственным требованием было — когда дома нет папы. Моя благодарность ей безмерна.

Именно их библиотека стала моим первым и надолго неистощимым сокровищем — она разрешала мне брать книги из громадной библиотеки. Условие было одно: брать по одной и, только возвратив, брать другую. У них я прочла Чехова, Диккенса, Толстого, Мольера, Мопассана, Золя, Бальзака, «В лесах и на горах» Мельникова-Печерского, «Разбойников» Шиллера, Жюля Верна и много любимых детских книг из так называемой «Золотой библиотеки»: «Маленькие женщины», «Маленькие мужчины», «Голубая цапля леди Джейн», «Маленький лорд Фаунтлерой»… Позднее я записалась в библиотеку, брала книги у других подруг, но эта добрая интеллигентная семья и их библиотека незабываемы.

Елка у Кригеров

В Милином доме жила девочка Женя Кригер. Толстушка, хохотушка, она говорила быстро и громко. Ее отец был хозяин мебельного магазина. Дела у него шли, видимо, неплохо — они обживались, обзаводились вещами, мебелью. Папа Жени ездил сначала на извозчике, а потом даже на автомобиле. Женю одевали, как куклу, у нее была то ли бонна, то ли гувернантка, которая говорила с ней по-немецки. Особенно мы не общались, но однажды она позвала нас на елку. Это была первая и последняя в моей детской жизни елка.

Что это такое, мы знали только по рассказам и книжкам и с нетерпением ждали вечера. Стемнело очень рано. Мы вышли на улицу. Тихо падали на наши рукава прекрасные большие снежинки. Все разные! Но постепенно снег начал валить хлопьями, поднялся ветер. Снег свистел и крутился внизу, валил с неба, заворачивал из соседнего переулка, из инвалидного сада. Словом, творилось то, о чем потом я прочла в «Метели» и «Капитанской дочке» Пушкина, а затем у Пастернака: «Мело, мело по всей земле, во все пределы». Ветер почти сдувал нас, слепил глаза, мы держались за руки, чтобы противостоять его порывам.

Наконец мы пробились к дому, замерзшие вбежали в подъезд. Вошли в квартиру, разделись где-то на сундуке и толкались в передней в ожидании. И вот обе створки двери открылись, играет музыка, и мы видим громадную елку. Она наряжена игрушками, увешана мандаринами, золотыми орехами и конфетами, гирляндами и золотой канителью, и на всех ветвях горят свечи. Это чудо. Затем мы играем, поем, в восторге зажигаем бенгальские огни. И нам всем дают подарки с конфетами, печеньем, орехами.

Поздно, усталые, разгоряченные, мы выходим в наш переулок. И вновь метаморфоза — тишина. Светит луна, сияют звезды. Синий снег лежит пеленой, поскрипывает под ногами. Немыслимая тишь и чувство благоговения. Я что-то читала в старых книжках о рождении Иисуса. Я бы охотно поверила этому, ибо эта легенда была прекрасна. Но мы росли во времена безбожия, закрытия церквей. В нашей да и в близких семьях о Боге молчали. Еврейский Бог был еще дальше. Но праздник был прекрасен!

Кончилось в этой семье все печально — отца Жени посадили в тюрьму, а Женя с мамой куда-то исчезли. Их особенно не жалели, вероятно, это было проявлением извечной зависти к богатству.

Дворник Ахмет и его семья

В полуподвале нашего дома жил дворник-татарин. Звали его Ахмет. Семья была большая. Его жена постоянно либо ходила беременная, либо кормила. Либо то и другое одновременно. Ахмет был широкогрудый, мощный, но с короткими ногами. Жена — маленькая, кругленькая, в постоянных хлопотах с детьми, готовкой, стиркой. Она еще и помогала мужу убирать улицу, когда наваливало много снега. Детей было много. Старший, тоже Ахмет — черный, озорной хулиганистый паренек, которого все жильцы немного опасались, мог и украсть что плохо лежало. Следующим шел Золтан, пониже и в явном подчинении у Ахмета. При провинности отец драл их безжалостно. Но это мало помогало. Девочки — Земфира и Гюльсара. Гюльсара, с которой я играла, была красивая девочка с круглым личиком, правильными чертами лица и выразительными черными глазами. Имена остальных не помню. Мама не разрешала к ним заходить, но зачем-то (может, не могла открыть дверь?) я пошла к ним и попала в большую полутемную, грязную комнату, в которой размещалась вся семья. У отца с матерью была кровать, а дети спали на полу на старых матрасах и прикрывались цветными одеялами или пальтишками. Правда, было тепло, стояла газовая плита, и был водопровод.

Ахмет, на вид человек суровый, говорил мало, а жена его болтала без умолку, то причитая, то смеясь. Младший Ахмет мне симпатизировал. У них плохо шла учеба в школе. Дома они говорили по-татарски, а с русской грамотой и чтением было трудно. Я же обожала все, что имело отношение к книгам, письму, стихам, поэтому охотно помогала им. Конечно, не в арифметике, в которой сама была слаба. Когда бывала одна, я втихую приводила к себе девочек играть в куклы, читала и рассказывала им сказки. Ахмет помогал мне со старыми коньками, которые плохо держались, и вообще во всяких трудностях. От мамы все эти связи скрывались.