Очерки по русской семантике - [124]

и т. п.

В то же время носитель такого таутонимического именования, с точки зрения сказителя, еще и нехристь, неверный, идол. Он же (или оно же) – Идолище поганое. Ср.: «Не прошла бы шьчобы весь скора-скорешенька. Шчо до тех ли до царей, царей поганыих, Ай до тех ли шьчобы идолов неверныих…» [Марков 1901: № 49]. Идол – это тоже сущность, заставляющая именовать его Идол Идолович или – в более яркой антропонимической маске – Идойло Идойлович [БПЗБ 1961: № 83]. Ср. также явно вторичное: «младой Идол да сын Жидойлович» [Ончуков № 73].

То, что Батыга Батыгович, как и любой другой носитель таутонимического именования, актуально выделяемый из вражеской толпы, еще и царь (или король), составляет другую сторону его личности, и потому он может получить еще одно именование – царь-царевич (Царь-Царевич) или король-королевич (Король-Королевич), где царевич и королевич – не титульные патронимы (как в случаях типа царевич Иван, королевич Елисей и под.), а патронимы в сдвинутом значении (функции) элемента усилительных таутонимических образований: «Много там сидит царей-царевичев, Много королей-королевичев…» [Былины 1916: 1, 17].

В этот ряд должны быть включены и такие общие для былины и волшебной сказки мифологические персонажи, как Ворон Воронович и Орел Орлович, которые принадлежат надземному царству и входят в круг древнейшей славянской космогонии [Иванов, Топоров 1965: 136–137]. Ср.: «Увидал Казарин цёрна ворона, Цёрна ворона да вороновиця» [Григорьев 1904: I, № 26]; «Да тем были стрелы дороги, Перены были пером сиза орла, Не того орла сиза орловича, Да который летае по святой Руси, Да тово де орла сиза орловича, Да который летае по синю морю» [Гильфердинг 1951: III, № 225]. Сюда же – позднейшие Сокол Соколович (например, в сказке «Иван – княженецкий сын», где он выступает вместе с Вороном Вороновичем и Орлом Орловичем [Сказки Карелии 1951: 24]) и Клёкот Клёкотович (в сказке «Про Арапулку» [Сказки Терек. 1970: 56]). В кругу этих надземных мифологических персонажей находятся также Гром (Громушко-батюшка в рассказе А. Левитова «Дворянка», 1862),[176]Гром Громович [Пеньковский 1949–1965]). Ветер-Вихорь (ср. в песне гребенских казаков: «Берегла мать сына от ветра, от вихоря» [Семенов 1914: 422]) или – с раздвоением – Ветер Ветрович (Ветры Ветровичи) и Вихорь Вих(о)ревич (Вихри Вих(о)ревичи).[177] Одним из таких ветров является Горун Горунович, брат бабы-Яги [СС 1939: 40], он же, вероятно, Горыныч и Посвисты/а/ч [Фаминцын 1884: 18] и Змий Змиевич (Змей Змеевич) [Морозова 1977: 240]. В этот сложный мифологический комплекс (о связи всех его элементов см. [Иванов, Топоров 1965: 76–78; Иванов, Топоров 1974: 17–18]) входят также Баба-Яга, именуемая нередко таутонимами Яга Яговна (Ягивовна, Ягинишна, Яганишна, Ягонишна, Ягишна, Ягишня и т. п. – см. [Новиков 1974: 138]) и Кащей Бессмертный (Кащей Кащеевич). Особо должен быть указан общеизвестный Соловей-разбойник, он же – Соловей Соловьевич [Марков 1901: 335 ел. ].[178]

За пределами указанного мифологического круга таутонимы в текстах русской волшебной сказки и некоторых других жанров представлены лишь единично. Таковы, например, царь Агар Агарович [СТ: 1970: 169], царь-змей Аркий Аркиевич [Ончуков 1909: 582], царь Верзаул Верзаулович [СС 1973: 57], царь Салтан Салтанович [Ровинский 1881 I, 79], царь морской Токман Токманович [Зеленин 1914: 324], чудище Идол Идолович (Идол Идолыц) [Зеленин 1915: № 100] (ср. также в позднейшем варианте с так называемым полуотчеством – идол идолов [Майков 1869: 145]); богатыри Тарх Тар/а/хович [Записки 1906: 13], Полкан Полканович [СН 1948: 4], Вод Водович [Черепанова 1983: 22] и Вол Волович [Новиков 1974: 163], Волом Волотович [Буслаев 1861: 462], Рославней Рославневич [Ефименко 1877: 34–35] и некоторые другие. В параллель к таутонимическим именованиям Бабы-Яги можно указать еще такие таутонимы-персонификации, как Воспа Восповна (ср. в заклинании, записанном на Енисее в 1897 г.: «Воспа Восповна, пожалуйте к нам, будем пряником кормить и вином поить» [СРНГ 1970: 5, 139]; ср. еще: Воспа Воспиновна [Черепанова 1983: 43] и Икота Икотишна (ср.: «Ты скажи-ка ей: Икота-Икотишна, сударыня-матушка, оставь меня!..» [Пеньковский 1960]).

Все эти персонажи «чужого» мира развенчиваются фольклорными текстами как «смешные страшилища», и их высокие именования с «вичем» должны рассматриваться как одно из наиболее ярких средств фольклорного гротеска.[179] Ср. показательное превращение исторического Малюты Скуратова в «Скорлютку вора Скорлатого сына» [Григорьев 1904: I, № 115] или именование оставившей по себе недобрую память Марины Мнишек Маринкой Юрьюрьевной – с уникальным переносом таутонимического именования отца[180] в отчество дочери: «И восхотел вор Гришка, он женитися / Не в своей земле, а Сердопольскою / У тово ли пана у Юрью – пана Сердопольского / На ево доцери Маринке Юрьюрьевне»; «А он вор Гришка во мыльнюю / С той ли Маринкой Юрьюрьевной» [СПБК 1916: 312, 313]. Ср. в этом плане совершенно поразительное низложение княгини Апраксы, жены князя Владимира Красного солнышка (по былинной генеалогии – дочери князя Семена Ля(и)ховинского и, следовательно, –