Очерки по психологии бессознательного - [4]
Пациентка заболела, когда ухаживала за смертельно больным отцом. Естественно, что ее фантазии были целиком связаны с переживаниями этих драматических дней. В сумеречных состояниях реминисценции того времени снова проступали с фотографической точностью; они были чрезвычайно живыми, вплоть до мельчайших деталей, к такой детализации вряд ли способна бодрствующая память. (Это не так уж редко встречающееся обострение способности воспоминания в состояниях сужения сознания называют «гипермнезией».) И здесь обнаружились удивительные вещи. Одну из множества произошедших с ней историй можно изложить так.
Однажды ночью она находилась рядом с больным, которого сильно лихорадило, в тревоге и напряженном ожидании, так как из Вены должен был приехать хирург, чтобы сделать операцию. Мать на некоторое время ушла, и Анна (пациентка) находилась у постели больного, положив правую руку на спинку стула. Она стала грезить наяву и увидела, как от стены к больному приближается черная змея, чтобы укусить его. (Весьма вероятно, что на лугу позади дома действительно встречались змеи, которых девушка пугалась и которые теперь давали материал для галлюцинаций.) Она хотела отогнать это существо, но почувствовала, что парализована; правая рука, свисавшая со спинки стула, словно онемела, лишилась чувствительности и способности двигаться, и, когда она смотрела на нее, пальцы превращались в маленьких змей с мертвыми головами. Вероятно, она пыталась прогнать змею парализованной правой рукой, в связи с чем потеря чувствительности и двигательной способности руки оказались в ассоциативной связи с галлюцинацией со змеями. Когда змея исчезла, девушка так испугалась, что пыталась молиться, но язык не шевелился, она не могла произнести ни слова до тех пор, пока наконец не вспомнила один английский детский стишок, после чего смогла продолжать думать и молиться по-английски.
Такова была обстановка, из которой развились паралич и нарушение речи; по ходу рассказа об этой ситуации устранялось и само нарушение. И таким способом, судя по всему, этот случай закончился излечением.
Здесь я вынужден ограничиться одним лишь примером. В упомянутой мной книге Брейера и Фрейда подобных примеров приведено множество. Понятно, что ситуации такого рода производят весьма впечатляющее воздействие, и поэтому люди склонны допускать их каузальное значение в возникновении симптома. Господствовавшая тогда в учении об истерии английская теория «нервного шока», энергично поддерживаемая Шарко, была способна объяснить открытие Брейера. Отсюда возникла так называемая теория травмы, согласно которой истерический симптом в той степени, в какой симптомы в их совокупности составляют болезнь – истерию вообще, вытекает из психических повреждений или травм, следы которых бессознательно сохраняются годами. Фрейд, работавший в это время с Брейером, мог весьма основательно подтвердить полученное открытие. Оказалось, что ни один из сотен истерических симптомов не возникает случайно, а всегда имеет причину в психических событиях. В этом отношении новая концепция открывала простор для эмпирической работы. Но пытливый ум Фрейда не мог долго оставаться на этом поверхностном уровне, ибо уже возникали более глубокие и более трудные проблемы. Вполне понятно, что моменты сильного беспокойства, подобные тем, которые переживала пациентка Брейера, могут оставлять долго сохраняющееся впечатление. Однако как она вообще пришла к подобным переживаниям, которые сами по себе уже свидетельствуют о печати патологии? Может быть, это было вызвано напряженным уходом за больным? Но тогда подобное должно было бы случаться гораздо чаще, ибо, к сожалению, необходимость напряженного ухода за больными не редкость, а нервное здоровье сиделки и без того не всегда бывает на высоте. На эту проблему в медицине есть замечательный ответ: «Х в вычислении – это предрасположенность». Некто «предрасположен» именно к таким проявлениям. Но для Фрейда проблема заключалась в том, что составляет предрасположенность? Этот вопрос логически вел к исследованию предыстории психической травмы. Ведь мы часто наблюдаем, как вызывающие нервное возбуждение сцены весьма по-разному воздействуют на различных свидетелей или как вещи, которые одним безразличны или даже приятны, другим внушают величайшее отвращение, например лягушки, змеи, мыши, кошки и т. д. Случается, что женщины спокойно ассистируют при кровавых операциях, однако прикосновение кошки заставляет их содрогаться всем телом от ужаса и отвращения. Мне известен случай одной молодой женщины, которая страдала тяжелой истерией, последовавшей после неожиданного испуга. Она была однажды на званом вечере, и, когда около 12 часов ночи возвращалась домой в сопровождении нескольких знакомых, вдруг сзади на них быстрой рысью выскочил экипаж. Все, кроме нее, отступили в сторону; она же, гонимая страхом, осталась на середине улицы и побежала прочь прямо перед лошадьми. Кучер щелкал кнутом и выкрикивал ругательства, но тщетно: она пробежала вниз всю улицу, которая вела к мосту. Там силы ее оставили, и, чтобы не попасть под лошадей, она в полнейшем отчаянии хотела прыгнуть в реку, однако прохожим удалось ей помешать. Эта же самая дама в С.-Петербурге, в кровавый день 22 января 1905 г.
