Очерки по истории зоологии - [122]
Все эти профессора, как только дело касалось человека, с возмущением говорили о зоологах Запада, осмеливавшихся относить человека к животным. В особую заслугу вменялось исключение человека из предмета зоологии: «Максимович весьма основательно исключил из животного царства человека, который столь разительно отличается от животных своей духовностью или самопознательной жизнью», — писал Г. Е. Щуровский, допускавший человека в зоологии лишь как «образец»: «человеческое тело служило только образцовой формой или постоянной единицей для сравнения с устроением животного организма», иными словами — человек для зоолога только своеобразный «эталон». Иначе и быть не могло. Мистик Александр I, с возрастом сделавшийся игрушкой в руках полупомешанных старух и ловких дельцов вроде монаха Фотия, напуганный на всю жизнь «декабрем» Николай I, не переносивший даже поварского термина «поставить на вольный дух», влияние натурфилософов Запада, в которых московские (да и все русские) натуралисты видели образцы, заслуживающие всяческого подражания, — эта московская группа жила как раз в те годы.
«Единому плану» поклонялся тогда и Григорий Ефимович Щуровский (1803–1884), геолог и минералог, занимавшийся в молодости и зоологией и весьма сочувствовавший идеям Сент-Илера, «план» которого он проводил в своем сочинении «Органология» (1834). Впрочем, это сочувствие оказалось весьма условным: когда Кювье победил Сент-Илера и когда до Москвы дошли, наконец, слухи, что карьера Сент-Илера кончена, что от него «все отвернулись», что всюду «царит Кювье», Щуровский… побежал по магазинам и «изъял» свою «Органологию», столь пропитанную духом Сент-Илера.
Григорий Ефимович Щуровский (1803–1884).
В Харьковском университете создавал музей и школу фаунистов Иван Андреевич Крыницкий (1797–1838), опубликовавший несколько фаунистических работ (юг России). В Казанском университете профессор Карл Федорович Фукс (1776–1846) в промежутке 1805–1816 гг. занимал кафедру естественной истории и ботаники (позже перешел на медицинский факультет) и, хотя не занимался особенно зоологией, сумел заинтересовать нескольких студентов, в том числе и С. Т. Аксакова, собиранием насекомых.
В 1825 г. совершил путешествие от Петербурга до Крыма и Кавказа Б. Егер (В. Jäger), издавший его описание (Лейпциг 1830) и сообщивший в нем немало сведений о разнообразных животных посещенных им местностей. Через четыре года по тому же петербургскому тракту в мае месяце промчался курьер с уведомлением, что «его превосходительство и проч. и проч.» Александр фон Гумбольдт со свитой выехали на Москву. Это тронулась в путь экспедиция А. Гумбольдта (ср. стр. 113). Знаменитый ученый прибыл в Россию по приглашению самого Николая I, звавшего его сюда «в интересах науки и страны». Еще в Берлине Гумбольдту дали 1200 червонцев, в Петербурге к ним добавили 20 000 руб. серебром. Квартиры, лошади, экипажи, конвой — все было приготовлено заранее. Впереди мчались курьеры с «предупреждением», губернаторы устраивали торжественные встречи и войсковые парады: ученый немец ехал с большой помпой. Из Москвы через Владимир и Нижний, оттуда по Волге в Казань, отсюда в Екатеринбург и на Урал. Гумбольдта поразили нищета крепостных и печальное состояние уральских заводов, но он обещал Канкрину, министру Николая I, «не выносить сора из избы» и, пока был в России, молчал. Экспедиция проехала на Алтай, побывала в Омске, Семипалатинске, Астрахани. Она собрала большие зоологические (с Гумбольдтом ездил Эренберг) и ботанические коллекции, сделала много наблюдений и исследований. В течение 8 месяцев немцы проехали около 18 000 верст: это была сплошная «гонка». Конечно, многое интересное Гумбольдт пропустил, многого не успел выяснить, хотя и заметил. Так, он не смог исследовать те замечательные отложения под Пермью, которые позже, по его совету, исследовал Мурчисон, выделивший их в «пермскую систему».
Просматриваешь списки зоологов, да и вообще натуралистов, работавших в России в первой половине XIX в., и сразу бросается в глаза, что большинство этих «русских» ученых — не русские. Академия наук со времени своего открытия была на девять десятых «немецкой», множество университетских кафедр занято немцами. В XVIII в. еще можно было ссылаться на отсутствие «своих» ученых, — их и правда было слишком мало. Но в XIX в. сколько-то русских натуралистов имелось даже в начале века. Прекрасный фаунист и зоолог Двигубский, замечательный натурфилософ Максимович, Ловецкий… им не было места в Академии. А раз они не попали туда при Александре I, то уж, конечно, не могли удостоиться сей «чести» при Николае I, окружившем себя немцами: русские после трагедии на Сенатской площади стали страшноваты. Впрочем — занятная ирония судьбы! — немецкая академия 30-х и 40-х годов вовсе уж не так плохо «представляла» русскую науку. И во всяком случае, став позже «русской», эта Академия наук представительницей русской науки от того не сделалась: вне ее остались как раз лучшие ученые страны, а титул академика превратился в награду за верноподданность плюс чиновничье подхалимство, в лучшем случае — за образцовую «лояльность».
