Очерки по философии марксизма - [3]

Существует полная непрерывность переходов от живого идолизма натурально-хозяйственных формаций до отвлеченного фетишизма высокоразвитых товарных; это градация побледнения и обезличения фетишей, утраты ими плоти и крови, и параллельная с нею градация переселения их все дальше от жизни и человеческого опыта, начиная с грубо материальных небес средневековья и кончая непознаваемым миром ноуменов новейшей мещанской философии.

Удаление верховного идола в уединенную крепость Непознаваемого с течением времени ведет к нарушению связи между ним и низшими идолами, черпающими в нем санкцию — «неизменными» нормами человеческого поведения и познания. Эти нормы, т. е. правила моральные и юридические, «вечные» законы природы и мышления и т. п. — стоят все таки слишком близко к непосредственному опыту людей, они принимают слишком живое участие в общественной борьбе людей и, по мере развития этой борьбы, а с ней критики — все чаще и сильнее компрометируют свое непознаваемое и абсолютное происхождение — своей очевидной эмпиричностью, своей конкретной полезностью для тех или иных групп и классов. Их идеальность тускнеет, их родство с Абсолютом забывается; он становится все более бессильным поддерживать единство во всем фетишистическом царстве, бессильным подкреплять своей санкцией своих верноподданных мелких фетишей в тяжелой борьбе с растущим познанием, с беспощадной критикой жизни.

Так дезорганизуется система идолов. Но еще долго держится Абсолютное в своей последней резиденции, в области трансцендентного, тем оно чувствует себя в безопасности, недосягаемое для революционного познания. Но критика все-таки должна с ним покончить. А для этого она должна завоевать и ту страну, где оно укрывается — страну идолов, называемую обыкновенно областью «вещей в себе».

III

Марксизм, революционно преобразовывая научное мышление, создал совершенно новый тип критики — критику историко-философскую — я бы назвал ее «социально-объяснительной». Всевозможные идеи и нормы эта критика исследует с точки зрения их общественного происхождения, — в современном мире, главным образом, классового, — и связывая их судьбу с порождающими их «материальными» условиями, дает возможность наиболее объективной оценки их жизненного значения и наиболее точного предсказания их дальнейшего развития или деградации. В философии, самой «идеологичной» из всех областей познания, эта социально-историческая критика может и должна применяться шире, чем где-либо; против идолов и фетишей она — лучшее оружие.

Но если дано оружие, это еще не значит, что дано умение им пользоваться. Историко-философская борьба с идолами не всегда ведется правильно и целесообразно. Специально в русской марксистской литературе случается наблюдать такое упрощение самого метода критики, которое равняется вульгаризации. В произведениях Плеханова, Ортодокса основные идеи отживающего мира, как «бог», «бессмертие души», «свобода воли», рассматриваются, прежде всего и главным образом, как воплощение определенных классовых интересов, именно буржуазных. Между тем, это, прежде всего и главным образом, формы мышления, возникающие из определенных производственных отношений, и их связь с классовыми интересами является уже производною: как всякие идеологические формы, они имеют тенденцию поддерживать создавшие их общественные отношения, а через это оказываются выгодными для одних, невыгодными для других общественных классов, притом в изменяющемся мире и далеко не всегда одинаковым путем. В такой последовательности и должна вестись историко-философская критика идолов и фетишей, если не желает сбиваться на старинную гипотезу о происхождении религии из жреческого обмана.

Но подлежит ли вообще такого рода объяснительной критике понятие «вещи в себе»? Не выражает ли оно собою нечто гораздо более широкое, чем социальная жизнь и производственные отношения? И не является ли поэтому историко-материалистическая точка зрения слишком узкой для его исследования и критики? Именно таково, по-видимому, мнение тех отечественных философов, о которых я упомянул выше. По крайней мере, у них нет ни малейшей попытки социально-генетического анализа «вещи в себе», между тем как именно это понятие они кладут в основу своего философского миросозерцания. Такая точка зрения была бы, во всяком случае, глубоко ошибочна.

Пусть идея «вещи в себе» выражает самую широкую действительность не только социальную, но и внесоциальную. Это ничего не изменяет в том, что понятие «вещи в себе» есть исторически сложное идеологическое образование. Оно развилось в социальной среде, на сравнительно поздних уже стадиях трудовой жизни человечества, прошло долгую эволюцию; и в настоящее время оно существует в нескольких различных видах, с различным содержанием, классовый характер которого в одном частном случае (идеалистическое понимание «вещи в себе») признают даже сами тт. Плеханов и Ортодокс. Ясно, что вопрос о социальном генезисе идеи «вещи в себе» должен быть так или иначе поставлен, и если означенные мыслители этого не делают, то надо полагать, именно потому, что свое понимание «вещи в себе» они считают абсолютной и вечной («объективной», как они мягче выражаются) истиной, стоящей выше историко-философской критики.