Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах - [135]

По рейду снует множество шлюпок; местные вооружены большим треугольным парусом, который называют латинским; он очень красив и дает шлюпке вид белой птицы, летящей над поверхностью воды и опустившей в воду одно крыло. На клипер к нам никого не являлось, никого из тех посетителей, которые обыкновенно осаждают приходящее судно. Подобное равнодушие удивляло нас, особенно в приморском городе, где приходящие доставляют один из главных доходов маленьким прожектерам. В Гонконге судно берут приступом, в Сингапуре и на Сандвичевых островах тоже; здесь же самим приходится делать рекогносцировки, с целью отыскать прачку, в которой нам была большая надобность, потому что мы с Таити прачек не видали, a они в море так же необходимы, как свежее мясо.

На рейде стояло много судов различных наций; видно было несколько бригов, которых почти нет в Тихом океане: туда ходят громадные клиперы (не имеющие, конечно, ничего общего с нашим клипером; наш клипер скорее канонерская лодка), a маленькому бригу не так-то удобно хлебать волны Горна и полосы западных свежих ветров. В 8 часов, при подъеме флагов, мы увидели много таких судов, которых давно не встречали: вот бразильский зеленым флаг, и самый корвет, на котором развевается он, знаком нам с Шербурга; вот уругвайский флаг, флаг Буэнос-Айреса, a вот желтый, с красными полосами, — испанский. He говорю о развевающихся по всем океанам флагах, Французском, американском и английском. К этому пестрому букету присоединился и наш андреевский крест, явившийся сюда не новичком, a видавшийся с другими флагами на всех океанах лира.

Мы поехали на берег, по шлюпка под желтым флагом вернула нас; в ней сидел доктор, который должен был сначала удостовериться, не привезли ли мы с собою какой-нибудь заразительной болезни. Когда все формальности были исполнены, как будто мы вдруг от этого поздоровели, мы благополучно добрались до длинной, железной пристани, где и высадились. Под пристанью толпилось множество шлюпок, военных и частных; на берегу была толпа, в которой ярко отличалась негры своими черными головами и добродушными, невозмутимый взглядами. Когда я смотрю на негра, мне все кажется, что он мне хочет добродушно напомнить, что и он также человек, a не обезьяна, и что любопытно вглядываться в его лице так же неприлично, как если бы лице его было белое. Я это вполне постигаю и смотрю всегда на негра более с участием, чем с любопытством, как смотрят на загнанную Сандрильону в какой-нибудь «приятном семействе». Вид негров в Монтевидео не оставляет тяжелого впечатления, так как вы знаете, что они здесь все свободны. Странно было бы говорить о красоте их, но нельзя не остановиться перед живописностью и оригинальностью фигуры негра.

Кроме негров, толпу составляли лица, над определением происхождения, занятий и значения которых призадумался бы всякий; здесь были лица смешанные, неудавшиеся, выродившиеся, физиономии неопределенные, про которые можно было бы сказать только, что у них есть нос, два глаза, рот, несколько волос, набросанных в беспорядке на их корявое лице в виде бороды усов и бровей, a о выражении их, о топе и красоте не могло быть и речи; это особенно бросалось в глаза, когда к толпе примешивался какой-нибудь английский матрос, казавшийся переодетым принцем между чернью. Кто составляет собственно народ в Монтевидео, трудно сказать: тут есть баски, переселившиеся с Пиренейских гор в давнее время и смешавшиеся с индейцами, испанцами; есть и немцы, смешавшиеся с басками; испанцы, смешавшиеся с теши и другими; отыскивайте же в этой смеси что-нибудь резкое и характеристическое.

Увидев, что с нами не было ни чемоданов, ни мешков, которые бы нужно было перенести, толпа пропустила нас довольно равнодушно; мы вошли в улицу, пересекающую город, лежащий на холмистой косе, и стали подниматься в гору. Инстинктивно попали мы, после второго поворота, на самую модную улицу, названную в честь дня освобождения Уругвая, Улицею 25 мая. На ней были прекрасные дома, наполненные магазинами, в которых царствовала страшная владычица мира — французская мода. Казалось, Palais Royal перебросил сюда часть своего груза шляпок, мантилий, вееров, кринолинов, духов, бродекенов, муфт, тросточек, золотых булавок, брошек, конфет и т. д. Находившиеся здесь французы подхватили все это и разложили по большим зеркальным окнам так заманчиво, что улица 25 мая стала любимым местом прогулки дам Монтевидео. Целый день, эскадронами двигаются они здесь взад и вперед, нападают на магазины, тормошат, торгуются, но покупают очень редко. Если б испанская щеголиха каждый раз, как входит в лавку, покупала что-нибудь, то ни лавок, ниш состояния Ротшильда не достало бы на удовлетворение этой гомерической алчности. Если б я писал все это в первые дни своего пребывания в Монтевидео, то, конечно, не решился бы так отнестись об этих «ангелах», какими они все нам показались сначала. Дамы приморских городов говорят, что сейчас по глазам можно узнать моряка, только-что пришедшего с моря: все они смотрят так, как голодный стал бы смотреть на лакомое блюдо. A я прибавлю, что эти глаза, кроме помянутого выражения, приобретают еще способность видеть то, чего не увидишь, поживя на берегу подолее. Все попадавшиеся нам навстречу дамы были очень хороши собою; a попадались они нам на каждом шагу или на тротуаре, или на балконах, без которых здесь нет ни одного окна. Если б они все были такими, какими казались, то не было бы на свете места лучше Монтевидео, не осталось бы ни одного моряка на судах; сюда двинулись бы даже наши помещики из степных захолустий, из Тамбова и Саратова, чтобы пасть к ногам таких красавиц. Но, увы! в первый день у всех нас была галлюцинация зрения. Пока еще не наступило разочарование, мы с наслаждением смотрели на «милых дам», в шелках и кринолинах, с поразительно маленькими ножками, со взглядами, в которых виделось целое море наслаждении; мы слушали звуки испанского языка, вылетавшие из «божественных уст», и не было гармонии, которая могла бы сравниться с этими звуками; иногда мы останавливались, закидывая голову кверху: там, как звезда с неба, сияла с балкона какая-нибудь сеньорита Христинита или сеньорита Италита, и «дивная ножка продевалась сквозь чугунные перила»… В том же настроении духа зашли мы в собор; он был новый; в алтарях стояли, разодетые в парчу и бархат, выкрашенные фигуры святых, и у их подножий, на каменном полу, в черных мантильях, сидели таинственно-грациозные фигуры; нужен был один намек для того, чтоб услужливое воображение нарисовало самую романическую героиню под этими черными блондами; везде, казалось, молились «донны Анны»; жаль только, что новые дон-Жуаны не знали по-испански, чтобы вкрадчиво примешать свои лукавые, искушающие речи к непорочной молитве дев. После мы часто в этих непорочных существах узнавали перезрелых дев, молившихся, вероятно, как и все перезрелые девы мира, о женихах.