Очерки Москвы - [36]

п) Отпускаемые от хозяина харчи должны быть свежие, хорошего качества и вообще годные к употреблению. В противном случае фабричные и мастеровые имеют право принести жалобу местному начальству, которое подвергает хозяина ответственности по своему усмотрению.

За этим следует расчетный лист, в котором, между прочим, есть рубрика: «Условия найма». Под этою рубрикою фабрикант собственноручно или рукою приказчика вписывает свои правила — по большей части: сколько он дает угара на основу? сколько принимает рвани; иногда же приходится читать, что задельной работе цена получается по прошествии договоренного срока и по сдаче в контору вверенного материала, или — за уборку стана и жаккардовой машины и за прогул контора не платит, и т. п. — нередко совершенно противное правилам.

На первом листке книжки, на оборотной стороне напечатано:

Срок паспорта.

Срок найма.

Срок адресного билета.

На чьих харчах.

И потом:

«Если рабочий на своих харчах, но получает оные в застольной фабриканта, то сколько полагается за харчи, а именно…»

Следуют имена 12 месяцев, начиная с мая, против которых по большей части имена не пишутся.

Наконец, на чей счет уборка стана (хотя она постоянно на счет ткача) и

«Поручительство» — тоже совершенно лишнее.

Не чувствуется ли даже привыкшему к формальностям человеку, что все это сложно, запутано, сбито и во многом противоречит одно другому, особенно, если прибавить сюда «Правила общие», при каждом из которых ссылка на разные тома Полного собрания законов и на их страницы и на Уложение о наказаниях… Если таково человеку, привыкшему к формальностям, то каково же мужику-фабричному, особенно еще не искусившемуся в новой для него жизни или даже хотя и знакомому с ней, но безграмотному, который, между прочим, удержал в памяти некоторые правила, хотя и мало понял их. Сумбур выходит страшный!

Постараемся свести главные основания правил и доказать, во-первых, вносимый ими раздор фабричного с фабрикантом и фабричных между собою; во-вторых, противоречия их с условиями найма и некоторые несообразности, от которых ни фабричному, ни фабриканту ни тепло ни холодно и где нередко все ухищрения фабриканта, основанием которых служат все-таки правила, разбиваются в пух и прах о здравый смысл русского рабочего, который если станет на своем, так уж станет крепко. Правила можно разделить на две половины — одна касается образа жизни рабочего на фабрике, даже, некоторым образом, нравственности; другая относится к его работе и, следовательно, к положению его в отношении хозяина.

Просмотрим основания того и другого.

Во-первых, правило под буквою а) относится ко второй категории, следовательно, должно начать с б).

На работу должно являться не позже 15 минут после звонка, за опоздание — штраф суточной задель-ной платы; за прогул дня — плата трех дней. Все праздничные дни дозволяется фабричным отлучаться; живущие на фабрике должны быть дома летом не позже десяти, зимой — восьми часов; за нарушение — штраф платы рабочего дня. Несовершеннолетние обоего пола могут отлучаться не иначе, как по запискам хозяина или конторы — возврат в 6 часов, за нарушение взыскание 10 коп. Фабричный не может принять к себе ни родных, ни знакомых ни для ночлега, ни на большее время обыкновенного свидания — за нарушения штраф платы трех рабочих дней. Таковой же — за хранение чужого имущества. Запрет на хождение со свечою, на курение табака и сигар, даже и в застольных помещениях, на кулачные бои, на игры и шутки, на орлянку, карты, на вино в стенах фабрики, на бранные и неприличные слова… доказчику — 50 коп. Должны рабочие ходить в церковь по воскресным и праздничным дням. Доказчику в неисполнении 10 коп.

Тут конец устава и начало другой половины. Помянув слово устав, мы обращаем на него внимание; действительно, большая часть выписанных нами правил скорее походит на монастырский устав, чем на правила для жизни фабричного, рабочего человека, да еще русского, родившегося в деревне, без ограды и ворот на замке, среди полей и леса. Каково покориться здоровому, свежему парню лет в двадцать, каково коренастому мужику, привыкшему замечать время разве только по солнцу, когда ему подставят под нос правило — в пятнадцать минут и положат искус и чарки не выпить после работы, и не курнуть на глазах у всех, и не пошутить, и не поиграть, заставят быть докладчиком, с соблазном получить за это плату, не принимать к себе родителей на сколько душе угодно и не скоротать ночку-другую с законною женою. Мы знаем, позволь все это, будет много злоупотреблений; курить действительно нельзя позволить: народ еще не привык обращаться с трубкой; курить нельзя не только на фабрике, но и в застольной, но зачем же делать застольную чем-то вроде монашеской трапезы? Почему не позволить рабочему выпить чарку вина, обложа лишнее употребление строгим штрафом или, скорее, поруча надзор за этим — и, разумеется, только на первое время — кому-нибудь из людей благонадежных. Не оттого ли и пьет так много русский фабричный, как доберется до вина, что ему запрещают выпить на глазах мира? Все запрещения, сколько мы заметили, особенно запрещения под штрафом, вызывают только сильнейшую степень развития того или другого запрещенного плода; сколько раз случалось нам видеть играющую в орлянку где-нибудь на лугу кучу фабричного люда, который, завидев хозяина или главного приказчика, бежал куда-нибудь спрятаться и опять собирался в трусливый кружок, выждав их проход; смеем спросить, какое чувство зарождается тут между грубым работником и — как это есть по большей части малоразвитым фабрикантом? С одной стороны страх, с другой — подозрение; предоставляем Удить много ли хорошего выйдет из того, если эти чувства, чрез частое повторение, усвоятся тем и другим и будут встречаться кроме приватных отношений на работе? К чему все эти ограничения свободной воли работника? На деле они ни к чему более не ведут, как к лжеумствованию лиц, уполномоченных хозяином, потому что ему самому заниматься подобными мелочами некогда: в праздник даже самому рьяному захочется отдохнуть; хозяевами же в это время становятся приказчики, которые при бедных окладах не прочь и поживиться от рабочего и, отдежурив свое время как дневальные, на вечер и на ночь уступают свои права приворотному сторожу, который в случае сопротивления не побрезгует и ролью доказчика.