Очерки истории культуры Средневекового Ирана - [75]

И как горда фиалка этой честью —

Считать себя рабою локонов твоих.

[68, с. 907]

Твое лицо и мои слезы — один имеют алый цвет,

А дни мои и твои кудри — темны как ночь,

Мир для меня стал так же мал, как крошечный твой рот,

Душа же тяжела как камень, как камень сердца твоего.

[66, с. 688, см. также с. 682, 686, 717]

Шесть вещей имеют россыпь в твоих кудрях:

Завитки, узлы, изгибы, извивы, извилины и извороты,

Шесть других вещей, смотри-ка, родина их в моем сердце:

Любовь, и печаль, и горе, и скорбь, и заботы, и грусть.

[71, с. 226]

Метод творческого варианта достигает филигранной детализации. Вот один из примеров вариаций одного и того же образа — описание локонов через предметы, связанные с популярной иранской игрой в конное поло.

Хакани:

Когда твой локон ясным днем изогнут круто, как чауган,

В чаугане этом словно мяч лежит в покое мое сердце,

Но ночь подходит, и кумир мне говорит о расставанье, —

О, как он мрачен, горизонт, куда лежит мой путь. [149, с. 83]

Джамал ад-Дин ибн Абдарраззак:

Ты локоном, похожим на чауган, разбила мое сердце,

И в ямочку на подбородке ты словно мяч загнала мое сердце,

Мне не дождаться никогда, чтоб стало нежным твое сердце,

Но все равно — я вечный раб у твоего безжалостного сердца!

[Дж., с. 497].

С несколько иной трактовкой (локон красавицы — чауган, подбородок ее — круглый и мягкий, как шарик из камфары) встречаем этот образ в одном из ранних поэтологических трактатов:

Как он округл, тот подбородок серебряйый,

Как скручены они, два локона кумира.

Первый — будто мячик, слепленный из камфары,

Вторые — как чауганы, сделанные из мускуса.

[44, с. 132]

Образ "локон-чауган" встречается в стихах Му'иззи ("Если эти две щеки ее — творенье Иазида, то творенье Ахримана — два локона ее, похожих на чауган") и Сирадж ад-Дина Сигзи ("...Над розою лица ее чауган из гиацинтов..."). Камал Исма'ил, приняв участие в этом состязании, создал свой вариант образа в следующем четверостишии:

Чауганы локонов ее в игре как на ристалище,

Страдающее сердце друга — мяч для них:

То оттолкнут его подальше от себя,

То ринутся вослед за ним в двойном порыве.

(К., с. 868)

Метафора здесь развернута шире, аналогия жестокого кокетства красавицы с игрой в конное поло полнее и осмысленнее, образ сюжетен и динамичен. Камал Исма'ил варьирует этот образ в касыдах и газелях:

Не диво, если будет он разодран, мяч сердца моего —

Ведь без конца ты бьешь по сердцу своими локонами как чауганом.

(К., с. 302)

В одной из газелей Камал Исмагил этот образ сдваивает:

Стремясь на поле для игры, кумиры требуют от нас,

Чтобы чауганом стал наш стан, мячом чаугана — сердце.

Их локоны похожи на чауган, их подбородки — как мячи.

К чему ж от нас кумиры требуют две эти вещи?

(К., с. 709)

Наслаждение от поэзии включало для средневекового читателя элемент "узнавания" — встречу с традиционно-знакомым, но несущим неожиданно новую образную информацию. Можно предположить, что четверостишия-аналоги, подобные четверостишиям о кудрях любимой (у персидских поэтов можно найти такие же длинные циклы вариаций о лице кумира, о вине, о розе, о свече и пр.), иногда выступали в своем тематическом единстве, когда исполнялись перед слушателями. Четверостишия, скорее всего, пелись одно за другим, разделяемые музыкальной паузой, дабы слушатели могли проследить за полетом воображения поэта и насладиться пестрым калейдоскопом сменяющих друг друга образов, рождающихся на их глазах из некоего общего исходного набора элементов. Но и вне зависимости от того, читались ли стихи-аналоги рядом или нет, каждое накладывалось в восприятии читающего или слушающего стихи на широкий контекст персидской поэзии, находя свое место в том или ином ряду накопленных традицией образов. Эти художественные установки заставляют предположить, что так называемый тезаурус — начитанность в родной поэзии и способность к сотворчеству в средневековой читающей среде — был чрезвычайно широк. Мастерство средневекового поэта основывалось на скрупулезном изучении литературной традиции и ее всемерном использовании в творчестве. Именно так надо понимать сформулированное Низами Арузи требование к начинающему поэту — запомнить и проанализировать десятки тысяч двустиший, созданных до него.

Творчество исфаханских поэтов позволяет выявить для предмонгольской поэзии такой эстетический канон, как множественность метафорических трактовок одних и тех же — немногих — объектов. Отбор этих объектов, как показывает анализ стихов, имеет достаточно сложную художественную и логическую природу.

Своеобразие художественного восприятия

Принцип лирического комментирования

В стихах исфаханских поэтов — вакхической, пейзажной и любовной лирике — мы без труда можем выделить тот неизменный набор повторяющихся объектов, которые чаще всего используются в качестве Опорных элементов для построения метафор. Это три-четыре десятка объектов зримого мира, а именно: красивая внешность женщины или юноши (описывается почти исключительно лицо, с вглядыванием в каждую черту — рот, глаза, родинка, брови, пушок над губою и, конечно, локоны); явления природы (избирательно, всегда в одних и тех же деталях: роза, тюльпан, лилия, кипарис, лужайка, утренний ветерок, луна, солнце, облако). И еще несколько бытовых предметов: горящая свеча, чаша (иногда кувшин) с вином и два музыкальных инструмента — арфа (чанг) и флейта (най). Все это принадлежит к числу объектов из ближнего окружения человека. Образы, строящиеся на их основе, отмечены подчеркнутой зрелищностью, достигающей временами скульптурной пластичности.