Очерки истории цивилизации - [327]

Июльское восстание 1789 года стало настоящей Французской революцией. Жители Парижа штурмом взяли Бастилию — мрачного вида тюрьму, которая была защищена крайне слабо, и бунт быстро распространился по всей Франции. В восточных и северо-западных провинциях многие принадлежащие знати дворцы были сожжены крестьянами, документы, подтверждающие титулы, — уничтожены, а владельцы дворцов — убиты или изгнаны. Восстание охватило всю Францию. В течение месяца древняя и пришедшая в упадок система аристократического общественного порядка рухнула. Многие принцы и влиятельные придворные бежали за границу. Перед Национальным собранием встала задача создания новой политической и социальной системы для новой эпохи.

Французскому Национальному собранию пришлось выполнять свою задачу в условиях, гораздо менее благоприятных, чем американскому конгрессу. У последнего было в распоряжении полконтинента и ни одного потенциального противника, кроме британского правительства. Религиозные и образовательные организации Америки отличались разнообразием и не могли оказывать сильного коллективного влияния. В целом они были настроены доброжелательно. Король Георг был далеко, в Англии, — и медленно впадал в состояние слабоумия.

И тем не менее Соединенным Штатам понадобилось несколько лет, чтобы выработать действующую конституцию. Французы же находились в окружении агрессивных соседей с макиавеллиевскими взглядами, им мешали король и Двор, исполненные решимости сеять раздоры и причинять вред, а Церковь представляла собой единую крупную организацию, неразрывно связанную со старым порядком. Королева вела интенсивную переписку с графом д'Артуа, принцем Конде и другими находившимися в изгнании роялистами, пытавшимися подбить Австрию и Пруссию напасть на новое французское государство. Более того, еще до революции Франция стала страной-банкротом, в то время как у Соединенных Штатов были неограниченные и пока нетронутые ресурсы. Революция, изменив условия ведения сельского хозяйства и торговли, привела к экономической дезорганизации, чего не было в Америке.

Это были трудности, которых нельзя было избежать в данной ситуации. Но Национальное собрание еще и само создавало себе трудности. Устоявшейся процедуры заседаний и принятия решений не было. У английской палаты общин был более чем пятисотлетний опыт работы, и Мирабо (1749–1791), один из великих лидеров начальной стадии революции, тщетно пытался добиться принятия английских правил. Но общая атмосфера в то время больше способствовала выражению возмущения, драматическим срывам и другим подобным проявлениям «естественной добродетели». К тому же, источником беспорядка было не только собрание. Была еще большая галерка — может быть даже слишком большая — для всех желающих: кто осмелится помешать свободным гражданам принимать участие в государственном управлении?! Эта галерка была битком набита людьми, жаждавшими «сцен», готовыми заглушить аплодисментами или криками находившихся внизу ораторов. Способные ораторы были вынуждены подыгрывать галерке и принимать сентиментальный и сенсационный тон. В моменты кризиса можно было легко воспользоваться услугами толпы и похоронить дебаты.

Вот в таких неблагоприятных условиях Национальное собрание приступило к работе по созиданию. Четвертого августа оно добилось крупного и впечатляющего успеха. Под руководством нескольких либеральных представителей знати оно внесло целый ряд резолюций, упраздняющих рабство, привилегии, налоговые льготы, церковные десятины и феодальные суды. (Однако во многих частях страны эти резолюции были выполнены только через три или четыре года.)

Нельзя сказать, что отмена титулов была воспринята чересчур болезненно. Задолго до того, как Франция стала республикой, для дворянина считалось оскорбительным ставить при подписи рядом с именем свой титул. Целых шесть недель — с бесконечными риторическими отступлениями — посвятило Национальное собрание выработке «Декларации прав человека и гражданина», ориентируясь на принципы, заложенные в английском Билле о правах.

Тем временем Двор замышлял ответный удар; люди знали и чувствовали, что Двор занимается организацией заговора. К тому же дело осложнялось мошенническими интригами кузена короля — Филиппа Орлеанского, надеявшегося использовать тогдашние противоречия, чтобы сменить Людовика на французском троне. Его сады в Пале-Руаяле были открыты для публики и стали значительным центром обсуждения передовых идей. Его агенты старались усилить подозрения людей относительно замыслов короля. Общее негативное влияние на ситуацию оказала нехватка продовольствия — в этом тоже обвиняли правительство короля.

Вскоре в Версале появился верный королю Фландрский полк. Королевская семья планировала тайно покинуть Париж, чтобы затем все повернуть вспять, восстановить тиранию с ее расточительностью и сумасбродством. Такие конституционные монархисты, как генерал Лафайет, были не на шутку встревожены. И именно в это время произошел взрыв народного возмущения из-за недостатка продуктов питания, которое легко превратилось в возмущение против предполагаемых действий короля и его сторонников. Считалось, что Версаль ломится от запасов провианта и что продукты эти специально прячут от народа. Общественное настроение подогревалось сообщениями (возможно, сообщениями преувеличенными) о недавнем антинародном банкете в Версале. Вот некоторые выдержки из Карлейля,