Очередное важное дело - [41]

Он говорил себе, что его интерес к ней был отеческим, хотя он осознавал ее красоту как любой мужчина. У него не было ни детей, ни внуков, и эта девушка, которой то ли под, то ли чуть-чуть за тридцать, могла быть его внучкой. Эта мысль пробудила другие: сожаление о прежней добропорядочности вместе с настойчивым желанием хоть чем-то вознаградить себя, пока еще не слишком поздно.

Чем именно, он понятия не имел и при этом был не настолько глуп, чтобы фантазировать. Он впервые почувствовал тоску по такой любви, которую должны испытывать лишь молодые. Он старался не замечать собственной немощности, своего высокого нескладного тела, больших красных ладоней, толстых вен, исчертивших сухие безжизненные руки. Присутствие под одной с ним крышей молодого существа оставляло его мысли вполне целомудренными, но стоило ему выйти на улицу, как он с удивлением ловил себя на почти похотливых проявлениях. Они не были связаны только с персоной Софи Клэй: он повсюду замечал женщин, которые предлагали почти забытую возможность наслаждения. Это было замечательно; в эти минуты он наиболее полно ощущал себя мужчиной. Он приветливо помахал женщине за прилавком в химчистке и с удовлетворением получил в ответ ее улыбку и поклон, словно бы она приняла долгожданное приглашение. То же самое произошло с девушками в универсаме, которых он теперь полюбил поддразнивать. Все это было ново и восхитительно. Лишь изредка он осознавал нелепость ситуации. Тогда он принимался себя бичевать: кокетливый старик так же смешон, как рогоносец в жестоких драмах, которые он учил в школе и помнил с неприятной отчетливостью. И тогда меланхолия потихоньку отвоевывала позиции. Он приветствовал ее возвращение и в то же время решительно намеревался сохранить бесстрастие и даже находил в своем положении что-то забавное. Он превратил себя в объект изучения и проводил, не совсем бесплодно, вечера, препарируя собственное поведение. Это помогало восстановить спокойствие, но не помогало избавиться от понимания потенциального ущерба.

Во всей этой путанице новых или непривычных чувств было важно сохранить Софи Клэй. Наверное, то, что он чувствовал, было бы понятно любому, кто прожил столько же, сколько он: сожаление вперемешку с алчностью и влечением. Стариков вдохновляют неомраченные лица молодых, но при этом они также обижаются на них и даже хотят причинить им хоть какой-нибудь ущерб, пока еще не погасли их собственные импульсы. Именно поэтому старики так часто сыплют язвительными замечаниями насчет молодых, осуждая поведение, какого им самим уже не потянуть. И самыми жестокими судьями были те, кто никогда не сбивался с пути. Герц к ним не принадлежал, но носил печать старой системы образования, которая теперь казалась яркой в силу своей старомодности. Лейтмотивом этой системы было уважение — проявлять его, подчиняться ему во всякое время. Он вообще поражался, что сумел приобрести хоть какой-то опыт, но он заметил, что жизнь знает способ пробить стены самой ревниво охраняемой цитадели при помощи той щепотки анархии, которую одни находят невыносимой, а другие, в том числе и он сам, благословенной, дарованной свыше. Из книг он знал, что природа немилосердна, она не пресекает попыток соединить несоединимое и даже иногда поощряет безумцев ради того, чтобы посмеяться, подобно античным богам, которые любили подшутить над смертными, чтобы их же глупость мягко направляла их на путь истины. И все же как это оживляло — разделить на короткое время точку зрения этих самых богов, вооружиться грубостью, которой не было в его сентиментальном образовании, отправить все свои принципы куда подальше и отмести осторожную иерархию обязательств, которые так стремится наложить на человека общество. Все это было чудесно и желанно, как последнее мгновение блаженства перед тем, как окончательно теряешь сознание.

И все-таки, когда он стоял у окна и ждал возвращения Софи, ему было неловко. С какой стати он прятался, как только видел, что она стоит на перекрестке и собирается переходить улицу? Почему Джейми, ее периодический сожитель, вызывал у него такую антипатию? Когда в постели до него доносились интимные звуки, он мучился вопросом, как бы потактичнее намекнуть ей об этом. Напомнить разве, с простительной небрежностью, что звукоизоляция в этом доме никудышная? Нет, это не пойдет. Ему, как это ни смешно, нравилось чувствовать себя соучастником. А она не станет менять своего поведения, поскольку он подозревал в ней жестокость, которой она пока никак не проявляла. Единственное, что она проявляла, это безразличие к нему, как к суетливому соседу, который бывает полезен по мелочам и к которому она не питает ни малейшего интереса. Он плохо спал, просыпался по нескольку раз за ночь, позорно прислушиваясь, не доносится ли снизу возня. Когда она уезжала на выходные, он почти радовался.

Но даже тогда он стоял у окна, ожидая ее возвращения.

11

По мере того как тоска его нарастала, Герц вставал все раньше и раньше. Только на темных улицах, в пустом незвонком воздухе, его зарождавшиеся чувства достигали относительного равновесия. Он шел и думал о том, как долго он сможет выдержать такую степень напряженности: видно, прошлое дразнило его за глупость. Он все еще был достаточно вменяем, чтобы понять, что, позволив себе это кратковременное помрачение рассудка, он сможет сохранить хоть каплю самообладания на остаток дня. Иногда он находил силы обзывать себя старым дураком, каковым несомненно являлся; чаще он воскрешал фрагменты того волнения, которое впервые побудило его раскрыться, раскрепоститься. Он смутно подозревал, что ему что-то мешает, что он стоит большего, чем то бледное подобие жизни, которое досталось ему в наследство, хотя жизнь эта основывалась на самом разумном из предписаний. Он не пренебрегал своей обязанностью или обязанностями: он наилучшим образом использовал то, что ему досталось. Он никогда не считал себя достаточно свободным, чтобы иметь выбор.