Очередь - [2]

Наконец, уместно будет сказать и пару слов о связи с «Очередью» Владимира Сорокина. Если коротко, то связи нет никакой. Хотя имя Сорокина мне было, конечно, знакомо, получилось так, что про его «Очередь» я не слышала — как я потом восстановила, книга была опубликована в то самое время, когда я уезжала учиться в Америку. Узнала я о ее существовании только тогда, когда моя «Очередь» уже была сдана в издательство: по забавному совпадению в том же году в Соединенных Штатах опубликовали перевод книги Сорокина и я случайно увидела отзыв в журнале. Роман я тут же прочитала; общее впечатление от него создавалось совершенно иное, но обнаружились и любопытные совпадения в отдельных деталях, настолько характерных для советских очередей (начиная со всем знакомого «Кто последний?»). Сравнение этих двух книг кажется мне весьма интересным, так как они являют два независимых взгляда на феномен очередей: один — в духе социальной сатиры, а другой — сквозь призму размышлений о природе человеческих желаний, о надежде, о времени.

Строфа о кукушке взята из стихотворения Анны Ахматовой тысяча девятьсот одиннадцатого года «Я живу, как кукушка, в часах».

Благодарности

Я хотела бы выразить благодарность Кейт Дэвис, Лансу Фицджеральду, Ли Батлеру и всем сотрудникам Penguin Group, которые работали над выпуском этой книги в США; корректору Анне Жардин за ее зоркий глаз; и моему редактору в Великобритании Мэри Маунт за ее проницательное чтение. Как всегда, я глубоко признательна Уоррену Фрейзеру, моему агенту, за все то многое, что он для меня делает, и особенно за откровенность, и Мэриан Вуд, моему издателю и редактору, за ее понимание и дружбу. Хочу выразить особую благодарность Елене Серафимовне Петровой, моей русской переводчице, за великолепное чувство слова, невероятную работоспособность и терпение. И наконец, хочу сказать «спасибо» своей семье — моему брату Алексею Карцеву и моей маме Наталье Карцевой за то, что они всегда были рядом в самый тяжелый период моей жизни, во время которого была написана эта книга, и моему мужу Майклу Клайсу, моему первому читателю.

А больше всех я хочу поблагодарить своего отца Бориса Грушина. Спасибо тебе, папа, за все.

ОЧЕРЕДЬ

Памяти моего отца

Часть первая. Зима

1

— Кто последний? Вы последняя? Что дают?

— Понятия не имею; надо думать, что-нибудь хорошее. Может, перчатки, а то руки зябнут.

— Говорят, шарфики импортные.

— Неужели шелковые? А какая расцветка? Мне бы голубой. Или салатный.

— Много хотите, гражданочка. Шарфики — скажете тоже. Я слыхала, пасту зубную дают.

— Пасту? Зубную пасту?! Да бросьте вы, неужели такая очередь будет за пастой стоять!

— А че такого? Зубы почистить.

— Вот именно, только вам уже не поможет.

— Заткнись!

— Сама заткнись!

— Да успокойтесь вы, при чем тут зубная паста? Мужчина впереди сказал, сапожки женские завезли, кожа натуральная.

— Ой, только бы хватило! Где этот мужчина — пойду его поспрошаю.

— Да ему стоять надоело — уж полчаса как ушел.

— Ну, прямо! Не полчаса, а час.

— Скорей два часа. Когда он стоял, я еще пальцами шевелить могла.

— Если б сапожки — он бы не ушел.

— Холостой, видать. На кой ему сапожки-то, если жены нету?

— Жены нету — дама сердца есть.

— Дама сердца! Ой, не могу — дама сердца, откуда у этого мордоворота дама сердца! Такой урод… хуже вон того мужика.

— Эй, ты на кого пасть разеваешь? Это я урод?.. Да-да, вот ты — это ты про меня сказал — «урод»?

— Да хоть бы и про тебя. А что ты мне сделаешь?

— Я те покажу, кто тут урод! Щас я до тебя доберусь, а ну, расступись, люди, расступись!

— Локтями-то полегче! Здесь старый человек сзади стоит, куда прешь?

— А ты кто такой, чтоб мне указывать?

— Я что, я ничего… Хорош, хорош, я ведь… слова не скажи… Я не…

— Давай, милок, выбей ему зубы, чтоб на пасту не тратился.

— Господи, опять она со своей пастой! Какая еще паста, при чем тут паста, неужели не доходит: мы не за пастой стоим!

— Надо же, никто толком знает: что дают? Уж наверное, что-нибудь полезное. Ладно, время пока есть — постою, сколько смогу. Вы последняя?

2

В тот ноябрьский день Анна решила пойти с работы непривычным путем. Обычная дорога к дому была запружена гражданами, которые высыпали на улицу в честь празднования тридцать седьмой годовщины. Как правило, она получала от парадов удовольствие, но в этот раз на нее навалилась усталость и ей не захотелось часами переминаться с ноги на ногу в толпе прохожих, хотя она и знала, что среди марширующих вполне мог оказаться ее муж — с тубой на плече, в составе сводного районного оркестра, чьи тусклые медные улитки уже ползли в ее сторону, сотрясая город торжествующим ревом.

Времени было только три часа дня, но воздух отяжелел от приближения вечера и разбух от снега. В мире пахло разгоряченной медью и жухлой гвоздикой. Через пару кварталов на улицах сделалось безлюдно, все ушли на праздничное гулянье, и этот жилой район остался голым, сырым и мрачным, как дно какого-нибудь северного моря, неприглядно обнаженное в пору отлива. По тротуару гулко стучали плоскими подошвами ее баретки. Прибавив ходу, будто спасаясь от этого стука, Анна нырнула в переулок, миновала какой-то двор под квадратом неба, стиснутого безрадостными, нависающими над головой домами, свернула за угол — и замедлила шаг.