Очень странные увлечения Ноя Гипнотика - [10]
Вокруг кипят такие страсти, что я мог и потерять нить разговора.
– В смысле?
– Что ты сказал? – спрашивает она.
– Я вообще ничего не говорил!
Она снова хохочет, машет руками и снова проливает виски: девица совершенно пьяна. Кстати о выпивке: в следующий раз нужно прихватить сразу две бутылки, эта вишневая фигня просто офигенная.
– Давай, Джаред!
Очевидно, устав от разговоров, девица втаскивает меня в гущу танцующих, пятится, тычась задом мне в пах, танцует мимо ритма, а затем медленно и торжественно поднимает одноразовый стаканчик, веером выплескивая остатки содержимого на пол вокруг нас.
Я высматриваю Вэл или Алана в надежде на поддержку. Вэл нигде не видно. Алан, прислонившись к нагромождению динамиков, целуется с Леном Ковальски, теннисистом, который в прежние времена каждые вторые выходные забрасывал наш дом яйцами.
С другого конца комнаты мне улыбается незнакомая девушка. Она симпатичная и запоминается благодаря ярко-голубой косынке, стягивающей волосы.
– Джаред!
Я оглядываюсь на свою собеседницу:
– Чего? – Ладно, побуду Джаредом.
– Поехали в Ванкувер, – лепечет она прямо мне в лицо, и я различают аромат ее дыхания – головокружительная смесь сладкой кукурузы и древесного угля.
Я скидываю ее руку с шеи, попутно размышляя, как эта рука там вообще оказалась.
– А что там в Ванкувере?
Она хохочет, будто я остроумно пошутил, потом выкрикивает:
– Трава, чувак! – После чего поскальзывается в луже собственной выпивки и – опаньки, уже валяется на полу.
Играет следующая песня, свеженький трек Понтия Пилота, и вокруг начинается форменное буйство. Я стараюсь не вслушиваться, помогаю бедняге подняться и веду ее к дивану в соседней комнате.
– Т-ты… ты обалденно милый, – бормочет она, тыча пальцем мне в грудную клетку. – Мир такой ужасный, Джаред. Ужасный и поганый. А ты нет. Ты уж-жасно милый!
Я усаживаю девицу на диван, пристраиваю ее затылок на подушку и говорю первое, что приходит в голову, мою любимую цитату из книги «Мой год»:
– Может, мир не такой уж шматок дерьма.
– Шматок, – хихикает она и – бац, уже спит.
Выждав несколько минут и убедившись, что она дышит, я отправляюсь в храм еды и напитков, чтобы проверить на практике теорию Алана о катастрофическом действии четвертой бутылки «Урагана».
8. солнечный метод Филипа Пэриша
Понтий Пилот – чикагский музыкант, год назад он выступал у нас в актовом зале, когда мы собирали средства для школьного журнала. Обычно концерт во вторник утром имеет нулевые шансы на успех, но ученический совет не смутили такие расклады, событию дали громкое название «Мега гала», и таким образом Понтий Пилот превратился в легенду. Впрочем, популяция школьников по большей части относилась к его музыке примерно как к футбольному кубку, выигранному в четвертом классе, или к рифленой картошке фри в столовой: всего лишь ностальгическая любовь, слабая и непрочная.
После того концерта Понтий Пилот согласился поговорить о своем творческом методе у нас на факультативе продвинутого английского.
– Как ваше настоящее имя? – спросил его кто-то из ребят.
– Вообще-то, меня зовут Филип Пэриш, – ответил Понтий Пилот, – но псевдоним способствует развитию бренда. А для музыканта бренд – это всё.
– Не могли бы вы раскрыть свою мысль? – Мистер Таттл давно уже превратился в автомат, обреченный вечно анализировать концовку «Гроздьев гнева», декламировать «Макбета» и задавать вопросы, вроде «Не могли бы вы раскрыть свою мысль?».
Пэриш пожал плечами:
– Бренд представляет вас публике. Выделяет из толпы. И в конце концов, возможно, люди вспомнят ваш псевдоним и свяжут его с вашим творчеством. – Он указал пальцем на компьютер на столе мистера Таттла. – Яблоко с надкушенным боком. – Затем на банку «Пепси» мистера Таттла: – Синяя банка с красно-бело-голубым кругом.
– Но это предметы, а не люди, – возразил Алан.
В ответ Пэриш показал в мою сторону:
– Вот этот парень знает толк в бренде.
– Ной? – удивился кто-то.
– Он имеет в виду Боуи, – пояснила Вэл. (В прошлом году факультатив продвинутого английского был единственным уроком, куда мы ходили все втроем. Очевидно, школьный секретариат сделал выводы и больше не повторял ошибки.)
Пэриш кивнул и спросил у меня:
– Ты ведь ты не просто так носишь эту футболку? Ты знаешь, о чем я говорю, верно?
– О Дэвиде Роберте Джонсе, – ответил я.
Пэриш обратился к остальным:
– Хоть кто-нибудь из вас сумеет запомнить имя «Дэвид Роберт Джонс»? Возможно. Все-таки он совершил революцию в музыке, и далеко не только в музыке, так что не исключено. Но вы гляньте на эту футболку.
Весь класс повернулся ко мне и уставился на мой торс, на крупную надпись BOWIE и портрет самого Боуи под ней, с сигаретой, свисающей изо рта.
– Музыка, сексуальность, имидж, – продолжал Пэриш, – все это заключено в единственном, понятном каждому имени: Боуи.
Один из учеников поднял руку:
– А на ваш псевдоним вас вдохновил тот чувак из Библии?
– Вроде того, – ответил Пэриш, вдруг занервничав.
– Но ведь пишется по-другому, да?
Пэриш пожал плечами:
– Намеренное искажение укрепляет бренд.
Теперь руку подняла Вэл:
– Вы по-настоящему раскрываетесь в собственных песнях?
Если раньше Пэриш выглядел напряженным, то теперь на него и вовсе было больно смотреть. Он пробормотал что-то вроде «Это сложный вопрос», а когда мистер Таттл снова предложил ему раскрыть свою мысль, он прокашлялся и встал.
