— Вижу, — сказал Горгий, осторожно высвобождая руку. — Мне говорили, это башня Пришествия. В нее нет хода…
Эхиар засмеялся, и Горгий невольно отшатнулся: уж не начинается ли у старика опять веселая болезнь? Но Эхиар резко оборвал смех.
— Через три дня, — пробормотал он озабоченно.
— Послушай… царь Эхиар, — с запинкой сказал Горгий. — Если ваш бог покарал за ненависть великие царства, то… почему же люди не помнят об этом?
— Забыли люди. Все забыли… ничего не помнят…
От непривычно долгого разговора старик изнемог. Тяжело опираясь на Горгия, спустился вниз, в сапрониеву спальню, растянулся на подстилке.
— Где ты научилась ухаживать за больными?
— Разве этому учатся? Просто мне его жалко. Он такой старенький и несчастный…
— Он знаешь кто? Законный царь Тартесса.
Астурда тихонько засмеялась.
— А я царица Тартесса.
— Не веришь? У него на груди царский знак.
— Ах, Горгий! Ты слишком много говоришь о царях.
— Ладно, — усмехнулся он. — Поговорим лучше о поэтах.
— Ты злой. Я же не виновата, что меня купил поэт. Меня мог купить и мясник и кто угодно.
— Не знаю, удаются ли ему стихи, а благовоний он изводит чересчур много.
— Он не злой человек. Только очень не любит чужеземцев. А стихи он знаешь как сочиняет? Напишет два слова и три часа отдыхает. Мне даже жалко его, так мучается человек.
— Ты всех жалеешь. Меня тебе тоже жалко?
— Сейчас, когда темно, — нет. А днем смотрю на тебя — жалко. Глаза у тебя грустные, и седых волос много стало… Почему люди мучают друг друга?
— Не знаю. Так всегда было.
— Вот бы превратиться в птиц и улететь куда глаза глядят… А, Горгий?
— Боги всемогущи.
— Ты похож на моего старшего брата. Слышал бы ты, как он поет! Почему ты не хочешь бежать со мной? Тебе не нравится мое племя?
— Как убежишь? — с тоской сказал Горгий. — Я ж тебе толкую, женщина, что мы окружены со всех сторон.
— Вечно вы, мужчины, воюете. Что вам надо?
— А тебе нравится быть рабыней?
— Я устала. Я хочу домой.
— Домой? У вас, как я понял, и города своего нет. Живете в повозках, то здесь, то там…
— Ненавижу город! Тесно, душно, всюду каменные стены, и люди подстерегают друг друга…
— Выходит, и ты ненавидишь.
— Обними меня, — сказала она, помолчав.
У ворот дома Сапрония Козла остановил рослый повстанец. Приблизив секиру к самому носу Козла, лениво осведомился:
— Куда прешь, убогий?
— К царю Эхиару, котеночек, — ласково сказал Козел. — Ведено мне доставить ему хорошую пищу.
— А ну покажи. — Воин потянулся к мешку, что был у Козла за плечом.
— Нельзя, котеночек. Все куски считаны.
Все же после недолгого препирательства Козлу пришлось раскрыть мешок. На разговор подошло еще несколько воинов. Щупали, нюхали, качали головами: пища и впрямь была хороша, особенно еще теплый, духовитый пирог с тыквой.
— Ну, иди, — сказал рослый повстанец и, вздохнув, добавил: — У меня жена была мастерица пироги печь.
У дверей царской спальни Козла ожидала неприятная встреча: на пороге сидел Диомед, строгал кинжалом палочку. На сладкие уговоры Козла отвечал одно: «Мешок передам, а сам проваливай, пока цел». Тут выглянул Горгий, хмуро выслушал Козла, мотнул головой: «Проходи».
Диомед вошел вслед за Козлом, молча отнял мешок, аккуратно выложил царский харч на стол. Тем временем Козел тихонечко направился к двери, что вела в соседнюю комнату, приоткрыл. Горгий мигом подоспел, оттер любопытного от двери.
— Нельзя к царю, — сказал он. — Сами управимся. Астурда!
Козел удивленно посмотрел на молодую длиннокосую женщину, выбежавшую из царской спальни.
— Посмотри, что он там принес, — сказал Горгий, кивнув на стол.
Не понравилось это Козлу. Уже и бабу к самозванцу приставили, не проберешься к нему. А пробраться надо…
— Обижаете меня, — жалобно протянул он. — Не чужой я ему… Эхиару нашему. Много лет мы с ним на рудниках душа в душу…
Никто не ответил ему. Астурда, со вниманием осмотрев еду, певуче сказала:
— Пирог ничего, а мясо пережарено. Поставь, Диомед, в холодок. На ночь дам ему кусок пирога с кислым молоком.
— На ночь кислое молоко — в самый раз, — подхватил Козел. — Где оно у тебя, красавица? Дай-ка отнесу, не чужой я ему человек. Сколько мы одной похлебки вместе…
— Не чужой человек, — передразнил Диомед. — Знаем мы тебя, на рудниках житья не давал. На Молчу… на Эхиара наколдовал болячки, а теперь к нему же и подлизываешься.
— Неправда! — тонко выкрикнул Козел, пятясь от наступавшего Диомеда. — Я его всегда как родного отца любил. А вот ты, рыжий, откуда…
Он не договорил. Из-за двери раздался хриплый хохот с подвыванием. На пороге спальни появился Эхиар. Был он без верхней одежды, всклокочен, глаза безумно расширены. Сутулясь, пошел он прямо на Козла, перемежая лающий смех бормотанием: «Огонь от земли… Еще немного… Еще немного…» Горгий и Астурда кинулись к нему, подхватили под руки, Диомед забегал в поисках кувшина с водой.
И только когда старика водворили на место и Астурда, ласково поглаживая его по голове, шептала успокоительные слова, — Горгий с Диомедом заметили, что Козел исчез.
— Нехорошо получилось, — сказал Горгий, поцокав языком. — Про веселую болезнь никто не должен знать.
Диомед сорвался с места, побежал к воротам.
