Очаровательное захолустье - [26]

— И вам нравится он?

— А чего? Нормально. Ты, наверное, недопонял! Просто берется гофрированная тара из-под яиц, укладывается слоев в двадцать, и слои эти, поочередно разрушаясь, растягивают удар на двадцать этапов. Вообще могу ничего не ломать! Но раз надо!

— Веселый у вас брат! — сквозь грохот и лязганье проговорил Крот. — Но хотелось бы сперва с этим Мыциным проконсультироваться.

— Запросто, — уверенно сказал Петр. — Он уважает меня. Сейчас — только на конюшню заскочим!

Мы заскочили на конюшню, прошли по скользкому от навоза, разбитому копытами полу.

— Поможете тут мне, — проговорил Петр деловито. — Тут старухе одной надо зубы подпилить. Расщеперились — есть больше не может.

Петр сначала зашел в пустое стойло, заваленное дугами, хомутами и прочим, и вышел с огромным рашпилем в руках.

— У вас тут колхоз, что ли? — спросил Крот, якобы интересуясь, на самом же деле, похоже, борясь со страхом: уж больно мощные зады и ноги начинали нервно дергаться при нашем приближении.

— У нас тут АО с ограниченной безответственностью, — сказал Петр. — Ну, входим. Я иду нежно к голове, а вы с боков ее побудьте, чтоб не брыкалась.

Я вдруг заметил, что Крот побелел. Да, не везде гиганты равны себе! Тем не менее он вошел за Петром, и я тоже. Огромная седая кобыла сильно дрожала, прижав нас боками к стенкам, — и ее можно было понять. Петр взял ее за морду, резко повернул, прижав к себе, и задрал ее верхнюю губу.

— Н-ну… Прими!.. Прими! — орал он. И с громким шорохом стал пилить. Дрожь кобылы передавалась нам. Явственно завоняло жженой костью. Крот, кажется мне, не упал лишь потому, что был прижат кобылой.

Петр наконец скомандовал:

— Ну все! Выходь!

Мы, продолжая дрожать уже отдельно от кобылы, вырвались из живых тисков. Петр вышел. В правой руке свисал рашпиль, левой он утирал пот. Мы, хотя всего лишь ассистировали, тоже были вспотевши.

Кобыла, тяжело вздыхая, сразу же улеглась. Кожа на ее крупе дрожала. Петр похлопал ее ладонью.

— Ишь устала! Ну ничего, теперь еще пожуем! Так поехали?

Под грохот и лязганье он рассказал нам историю Мыцина, столь обычную в наши дни: приватизация, акционирование, разорение.

— В общем — звериный оскал капитализма! — подытожил Петр.

— Звериный оскал, — произнес Крот холодно (похоже, уже стал приходить в себя), — это когда поджигают ларек Ашоту. Или Акопу. К современному цивилизованному бизнесу это не имеет ни малейшего отношения. Сейчас дела имеют только с тем, кто вызывает безусловное доверие. И желательно — симпатию!

Вот этого я не замечал.

— Если хотите знать, — Крот даже слегка завелся, — кроме всего я имею еще сеть сотовой связи — и вот недавно, когда мой главный конкурент вежливо попросил установить свою антенну на моей башне, рядом с моей антенной, я сразу же разрешил ему это, причем — с радостной улыбкой.

С радостной улыбкой не представляю его.

— Ныне только так! — Крот закончил.

— Так вот зачем Пень-хауз тебе! — проговорил проницательный Петр.

Крот как бы легкомысленно отмахнулся.

— И что этот Мыцин? Действительно — звезда? — вскользь поинтересовался он.

— Ну! Такие тут операции делал! На весь мир гремел!

— Так почему не уехал? — поинтересовался Крот.

— Так сын тут у него. Тоже неслабые операции делал.

— Умер? — испугался Крот.

— Хуже, — сказал Петр. — Для еврейского папы-профессора — даже хуже. Спилса.

— Как? — удивился я.

— Да почти как другие. С небольшой только разницей. Папа зачем-то в Америку послал учиться его — тому дико не понравилось там, со всеми разругался. Характер батин у него… местами. Приехал сюда — а и тут уже все прикрылось. Разругался с батей — и пошел бомжевать. На станции ошивается в основном. Тот пару раз приводил его — бесполезно. Сбегает. Вот где у профессора болит-то! Каково перед коллегами-то ему? Впрочем, сейчас почти весь его персонал на станции торгует: жить-то надо — нет?

— Да-а… бизнес у вас еще тот! — Крот усмехнулся. — Такого оскала мир еще не видал!

Мыцин держался надменно, словно он по-прежнему главный врач крупного медицинского центра… которого давным-давно нет. Впрочем, кто кем себя ощущает…

— Расскажите о ваших условиях! — высокомерно произнес он, обращаясь к Кроту.

— У вас есть имя? — довольно резко спросил Крот.

— Да… у меня есть имя, — проскрипел тот.

— Мировое?

— …Да.

— Попробуем тогда возобновить ваш центр, — пообещал Крот. — Не только у вас, — (он посмотрел на Петра), — у меня тоже люди падают. И на буровых… а чаще всего — на ровном месте. Вы способны наладить работу?

— У меня несколько условий! — произнес Мыцин.

Еще условия он собирается диктовать! Да, есть железные люди!

— Условия? — несколько удивился Крот. Капиталистам тяжко нынче: и за комсомол приходится быть, и за профсоюз!

— Да. К нам будут поступать сюда не только… ваши кандидаты, но и все случаи, которые заинтересуют нас! Сын мой должен закончить кандидатскую диссертацию!

«Закончить»?! Петр изумленно потряс головой.

— Но у вас приличная репутация? — поинтересовался Мыцин.

Да, за этим Мыциным нужен глаз да глаз, ухо да ухо.

Потом я сбегал за Андре, поманив, вызвал его с семинара, откуда доносилось лишь тягучее жужжание мух, и он, взяв застоявшуюся камеру, радостно хромал со мной.