Не верилось, что все это отлито из чугуна.
— В этом и шарм, — сказал продающий, не предполагая, что молодой человек может что-то купить.
Ювелирные «шармы» стоили дорого. Чугунная табакерка превышала по цене такую же по весу серебряную. На донышке табакерки значилось знакомое слово: «Касли».
Платон купил кольца, серьги. Вернувшись домой, он прежде проверил, чугун ли это. Оказался чугун.
Он вспомнил, что это литье видел у себя в Шальве, не обращая на него внимания.
Уцелевший утюг поверг Платона в размышления.
После разговора с Потоскуевым возникло неодолимое желание отправиться в Каслинский завод и всеми способами разыскать, озолотить и привезти в Шальву «Уланова волшебного литья».
И вот Платон в Каслях.
Завод и его мастера поразили Платона, и особенно один из них. Он познакомился с ним. Его звали Артамон Моргунов. Ему было лет сорок.
Не зная, как выразить свое восхищение, Платон подарил ему завалишинский замок, открывающийся при наборе дисками слова «касли».
О наборных замках были наслышаны многие, но не многие видели их.
— Мастачная штуковинка, — похвалил Артамон Моргунов, то и дело открывая и закрывая замок. — Прошу ко мне, молодой господин, для отдарка на тетеревиные пельмешечки.
Этого-то и хотел Платон, ища возможности поговорить с мастеровым наедине.
После тетеревиных пельменей с брусничным уксусом Артамон преподнес Платону черную розу в таком же исполнении, что и шкатулочка, виденная в Лондоне. Живые лепестки розы, тончайшие шипы в Лондоне оценились бы десятками фунтов стерлингов. Отдарок показался слишком щедрым. Платон спросил:
— Сколько же может стоить такая роза?
— В том-то и суть, что никто не знает, какова ей цена. Завод не стал пускать ее в отливку. Дескать, не товар, а только погляд. И так не первый раз меня били по рукам за то, что я хотел штучных, а не базарских отливок, которые купит и наш брат. Мне нет на заводе ни входа, ни выхода. Не понимают, что такие диковинки продают царям, королям, кунсткамерам. Это тебе не табакерки, не брошки-сережки, которые из чугуна льешь, а серебром остужаешь. Такой чугунный розан золотым из формы вынается.
Рассказывая о себе, Моргунов не хвалился, а гордился своей работой. И ему горько было, что его не только не ценят, но и называют «ушибленным».
— А я и есть ушибленный, ибо тяпины-ляпины никогда не любил. Из простой рябины непростые тросточки для понимающих людей одушествлял. Ни дней, ни узоров не жалел, и для меня ничего за них не жалели. Мать корову на тросточки купила и Тросточкой ее назвала. Уйду с завода. Домаюсь сколько-то, а весной пойду понимающего хозяина искать.
— А есть ли такие?
— Есть. Найдутся. Кому не фартово чужими руками жар загребать.
— Таких много, но захотят ли они вводить себя в расходы на новое дело?
— Расходы невелики, — сказал Моргунов. — А если надо, я сам в них введусь. Свои руки денег не просят. Был бы угол в цехе. А потом все углы отдадут. Для меня и кузни для первых разов хватит.
Выслушав Моргунова, Платон сказал:
— А не побывать ли вам на наших заводах?
— На ваших? А разве, это самое? А я вас за барича принял из тех, кто по свету ищут то, что они не потеряли.
Платон назвался. Услышав его фамилию, Артамон обрадованно сказал, что цели л побывать и в Шальве, где у него родня.
А дальше все сложилось лучше лучшего.
Чтобы не затягивать рассказа, укоротим его страниц на десять и скажем, что в Шальве Моргунова прозвали «Молчуном» за то, что он не раскрывал своих секретов. А Савка «Саваоф» Артамону пришелся по сердцу. Ему в нем было дорого то, что он переимчив и толков. А главным в Савелии для Артамона были его прочные суждения о перемене жизни, с ее основания и до верхушки.
Приглянулся Артамону Моргунову и другой рукастый мастер. Гравер Виктор Кособродов. Он предложил замену неспорых одноразовых земляных форм постоянными каменными.
Молчун опасался, что каменная форма треснет от раскаленного металла.
Нет, Кособродов опроверг это на деле, принеся большую кусковую форму. Он сказал:
— Стрекозочка мною выгравирована в этой форме. Большой камень и ахнуть не успеет, как остудит эту крохотульку, в которой весу чуть больше, чем в настоящей стрекозе.
Проба подтвердила сказанное.
Так гравер, соединясь с литейщиком, удивил и самого Карела Младека, Стрекоза была так точно отлита, что на крылышках виднелись их тоненькие перепоночки.
Теперь скорость художественного литья почти не отставала от штамповки. «Курочка ряба» неслась едва ли не ежеминутно. Чугунные, тончайшие диковинки можно было изготовлять в незнаемом числе для иноземных городов и для своих столиц.
Как водится, реклама, образцы, преподношения… А вслед за ними перекупщики, заказчики, сделки на поставку и… деньги.
На исходе убыточного года ювелирное волшебное литье молниеносно обернулось сказочными прибылями.
