Очаг и орел - [92]

В спальне находящейся напротив комнаты для гостей, Эймос и Эспер также вели беседу. Как только за Эймосом плотно закрылась дверь, он притянул жену к себе и ликующе расцеловал ее.

— Я думаю, это в шляпе, кошечка.

Эспер с нежностью ответила на его поцелуи, с усилием выходя из состояния депрессии.

— Что в шляпе, дорогой?

— Хэй-Ботс и его фунты стерлингов; пара тысяч, надеюсь.

Эспер посмотрела на мужа с удивлением. Он выглядел почти по-мальчишески восторженным.

— Это так важно, Эймос? Ты же сказал мне, что на фабрике все идет хорошо.

— Конечно, милая. Но кто из фабрикантов не испытывает порой временных трудностей? Тебе совершенно не о чем беспокоиться. Продолжай быть любезной с Эммелин, давай постараемся сделать так, чтобы Хэй-Ботсы получили удовольствие от своего визига к нам. Джордж говорит, что судит о человеке по его семейной жизни, — Эймос улыбнулся. — А у нас хорошая семейная жизнь, не так ли, Хэсси? — он дотянулся до коробки и вытащил сигару.

— Да, — сказала Эспер, — мы счастливы.

Но что-то в ее интонации насторожило Эймоса.

— Почему ты произносишь это как вопрос?

— Я не знаю. Я ничего не имела в виду.

Эспер беспокойно подошла к окну и, раздвинув шторы, пристально осмотрела подъездную аллею, газон с заснеженными кустами. Снова шел снег, довольно сильный, но в сгущающихся сумерках сквозь мягко падающие хлопья снега она еще могла разглядеть очертания садовой скульптуры — выкованного из железа оленя с великолепными раскидистыми рогами. Эспер не хотелось говорить мужу о появлении Ната. Эймос ничего здесь не поделает, и было бесполезно беспокоить его. За ее спиной Эймос хлопал ящиками бюро, потом Эспер услышала, как он открыл дверь шифоньера и бодро насвистывает сквозь зубы. Ответ жены удовлетворил Эймоса, и его мысли вернулись к успешному развитию переговоров с Хэй-Ботсами. Он предвкушал званый обед. Эймос получал удовольствие от развлечений, жаль, что у них с женой было так мало возможностей развлечься. Эспер, все еще стоящая у окна, наблюдала, как их санки, запряженные гнедой парой, заскользили от конюшни по дороге и исчезли за резким поворотом на Плезент-стрит. Их конюх Тим, отправившийся в «Очаг и Орел» за Ханивудами, исправно выполнял свои обязанности. Я не хочу, чтобы мама и папа шли пешком, подумала Эспер, но было бы лучше, если бы они сегодня не смогли приехать к нам. Эспер отвернулась от окна и начала поправлять прическу. Ее движения были вялыми, казалось, она испытывала сильную боль. Но званый обед должен был пройти наилучшим образом, и Эспер постаралась отогнать навалившуюся на нее хандру.

Глава четырнадцатая

Эбен Дорч прибыл первым в особняк Портермэнов. Он приехал в санях, нанятых им в платной конюшне. Это был немного щеголеватый молодящийся господин, жил он на Вашингтон-стрит, над своей аптекой. Мистер Дорч являлся членом городской управы и в эти дни проводил избирательную кампанию, выставив свою кандидатуру в законодательное учреждение штата от общества трезвенников по вновь сформированному списку кандидатов. Марблхед был на пути большого возрождения к трезвости, и вступление Эбена Дорча в члены этого общества было продиктовано скорее политическими соображениями, чем убеждениями.

Поэтому он и познакомился с Портермэнами. Эймос Портермэн, вероятно, не имел успеха у марблхедцев, но был одним из исправных городских налогоплательщиков. Эбен Дорч чувствовал себя прекрасно везде, куда бы его ни приглашали, и неизменно получал удовольствие от хорошего обеда.

В тот момент, когда Эспер спешила вниз по лестнице, чтобы поприветствовать гостя, раздался звон дверного колокольчика, и переодевшаяся по случаю званого обеда Анни проводила в дом Чарити Треверкомб.

Чарити сильно изменилась со времени ее горького разочарования в Эймосе. Несколько месяцев спустя после его женитьбы на Эспер умерла мать Чарити, оставив в наследство больше, чем предполагалось. Вскоре после этого Чарити открыла для себя пути божественного излечения и одновременно радость независимости. Она жила одна в своем красивом доме на Вашингтон-сквер, не считая прислуживающей ей старой немки, которая к тому же была прекрасным поваром. Чарити держала мопса и трех канареек и являлась руководителем группы божественного лечения, которая имела своих приверженцев даже за пределами Линна. Она была богатой мисс Треверкомб и делала то, что доставляло ей удовольствие. Чарити больше не ревновала. В действительности ей было жаль бедняжку Эспер, заточенную в этом ужасном доме вдали от города, где, конечно, никто даже не навещал ее. Проникшись сочувствием к Эспер, Чарити иногда наносила дружеские визиты Портермэнам.

Сегодня вечером, поцеловав Эспер в щеку, она прощебетала:

— Ты хорошо выглядишь, дорогая! Какое очаровательное платье!

Оставив Эспер, Чарити бодрым шагом направилась в гостиную. Мисс Треверкомб за последние годы сильно располнела, но это не мешало ей носить девичью прическу и одеваться так же ярко, как в юности. Сегодня вечером на ней было ярко-желтое шелковое платье и несколько позвякивающих золотых браслетов, фасон ее платья был довольно скромным — Чарити не желала доставлять удовольствие кому-нибудь, кроме себя, в чем она обычно преуспевала.