Очаг - [6]

А у тебя вконец иссякли силы,

И ты проститься с нами пожелал.

Но мы непоправимо опоздали,

Посланцы сиротеющей семьи.

Мы опоздали. И бессмертьем стали

Бессрочные каникулы твои.

...В саратовской земле останки брата

Покоятся среди других могил.

Лежит на скромном бугорке лопата —

Ее могильщик унести забыл.

Два пришлых горца, с горем и любовью

Склонились мы над холмиком родным.

Скорбели и у ближних изголовий

Приезжие... Мы поклонились им.

Товарищи по боли, по разлуке,

По праву безутешного родства,

Друг другу молча мы пожали руки.

Что скажешь тут? Беспомощны слова.

Обычай гор, что освящен веками,

Велит над свежим траурным холмом

Воздвигнуть наш цадинский скромный камень

И высечь эпитафию на нем.

Но в Балашове нет ни гор, ни скал,

Нет мастеров работы камнесечной.

И Цадаса слова печали вечной

На временной дощечке начертал.

Вершины гор связав с раздольной степью,

Он деревцо на память посадил

У ног твоих, чтоб юных листьев трепет

Судьбу испепеленную продлил.

4 Покоя не ведали мы в Балашове

Три дня и три ночи подряд.

Согбенный отец на могиле сыновьей

Встречал и рассвет и закат.

И солнце и месяц, друг друга сменяя,

Почетный несли караул.

Нас тихо омыла вода дождевая,

Степной ветерок охлестнул.

Но мы не заметили ветра и зноя,

Вечерних и утренних рос.

Покрылся отец снеговой белизною,

А я потемнел и оброс.

Но вот расставанья минута настала,

Упал на колени Гамзат,

Он к небу взывал, и к земле припадал он,

Отчаяньем черным объят.

— Прощай, твои годы прошли быстротечно,

Надежда моя, Магомед!

Ты праведно жил, воевал безупречно,

Мой мальчик, души моей свет.

Любовь моя, первенец мой незабвенный,

Джигит, устремившийся в бой,

Когда б не помехи дороги военной,

Я мог бы проститься с тобой.—

Две горьких, две трудных слезы обронили

Два горца, домой уходя.

Казалось, что с круч дагестанских к могиле

Скатились две капли дождя.

5 Не будет нам и в старости покоя,

Мы позабыть такое не вольны...

В степи, над легендарною рекою,

Не умолкают отзвуки войны.

О ратники, залечивайте раны

И снова отправляйтесь в дальний путь.

И вы, врачи, трудитесь неустанно,

Мы вас ни в чем не можем упрекнуть.

Бегут враги, клубится пыльный след их,

Но слышен плач сиротский, вдовий стон.

Где душегуб, убивший Магомеда,

Где он петляет, где укрылся он?

Сжимая кулаки, глотаю слезы,

Шагаю по вагону взад-вперед.

И рыжий шлейф над старым паровозом,

Раздваиваясь, медленно плывет.

Расколот мир, и кажется, что мчится

Состав по этой трещине земной.

Мелькают избы, полустанки, лица,

И Волга остается за спиной.

А хлопья гари за окном повисли,

Земля летит за треснувшим стеклом,

Раздваивая тягостные мысли,

Что мечутся между добром и злом.

Прислушиваясь к скрежету и гулу,

Мы сумрачно торопимся назад.

Чем ближе мы к родимому аулу,

Тем дальше мой незаменимый брат.

Отца изводит новая утрата,

В окно глядит он, видит мглистый дым.

Но перед ним стерильная палата,

Забытая лопата перед ним.

Как будто в госпитале, в Балашове,

Мы все еще находимся досель,

И убрана подушка с изголовья,

И стынет опустевшая постель.

...Мы едем по воюющей России,

Начав обратный безотрадный путь.

Я прикрываю веки, обессилев,

Уже не смея на отца взглянуть.

О, как он часто и тоскливо дышит,

Как постарел певец Кавказских гор!

Его сейчас не вижу я, но слышу

Безмолвный непрестанный разговор.

Знакомые слова аварской речи

Звучат и под землей и на земле,

И та, несостоявшаяся, встреча

Мне чудится в вагонной полумгле.

Доносится глухой гортанный клекот.

Улавливаю в скорбной тишине:

«О Магомед!..»

И голос издалёка

Вещает:

«Не печалься обо мне.

Ведь ты не одного меня утратил.

Моя душа об Ахильчи скорбит.

Подумаем вдвоем об этом брате,

Он был моложе, раньше был убит.

Я хоть в земле почил. Мою могилу

Душа родная навестить придет.

Но Ахильчи волна похоронила,

Приняв его подбитый самолет.

Морской орел парил за облаками...

Подводный пантеон необозрим.

Уж тут не водрузишь могильный камень

И не посадишь дерево над ним.

Отец, мой век недолог был, но все же

Я сладость жизни как-никак вкусил.

Наш Ахильчи совсем немного прожил,

Пал, не растратив юношеский пыл.

Два истых горца, мы не знали страха,

Местами поменяться мы могли б.

Ты первым на меня надел папаху,

Уж лучше бы я первым и погиб».

«Ах, Магомед, не знаю, что ответить.

Кто знает меру горечи моей?

Как дальше буду жить на этом свете,

Утратив дух любимых сыновей?

Один ушел в пучину Черноморья,

Другой дождаться не сумел отца...

Лишь тот, кто испытал двойное горе,

Меня понять сумеет до конца».

«Отец,— в ответ я слышу,— нам труднее

На дне морском и в глубине земли.

Ведь гибелью безвременной своею

Мы нашим близким горе принесли.

Мы принесли вам новые морщины,

Отец родной и дорогая мать.

Я бедную жену свою покинул,

Как без меня ей дочку воспитать?

Но ты учил нас побеждать страданье,

Не замыкаться в горести своей.

Взгляни — на бесконечном поле брани

Убиты миллионы сыновей.

Ты знаешь, от какой погиб я раны,

Тебе мой друг поведал обо мне.

А сколько есть героев безымянных,

Чей след пропал в прожорливом огне?

Я, может быть, в стихах твоих воскресну,

В строке Расула оживу на миг.

А сколько их, достойных, но безвестных,

Что не войдут в проникновенный стих?

Ты не казнись, не думай непрестанно

О нас, ушедших,— мы живем в тебе,