Тем временем Людмила Федоровна пересмотрела одну за другой все разложенные по партам и подоконникам работы.
— Ну а у тебя что, Ира Ладыгина? — спросила она наконец, заметив еще одну поднятую руку.
Тоненькая, шустрая девочка, с зеленоватыми озорными глазами и золотисто-красной, похожей на шапочку подберезовика, головкой, осторожно вытащила из парты коробку от папирос, приложила к уху и прислушалась.
— Что там у тебя? — спросила шепотом ее соседка, Тоня Зайцева, и от любопытства ее круглые глаза под белыми бровками стали еще круглее.
— Живая природа, — серьезно ответила Ира и открыла крышку.
В ту же минуту большой черный жук, со страшными челюстями и зубчатыми рогами на голове, упал на парту. Тоня Зайцева в ужасе отскочила. А Клава сказала:
— Подумаешь, жуки! У нас на даче их было сколько угодно.
Держа коробку в одной руке, Ира другой рукой смело перевернула жука на спину и вдруг взвизгнула на весь класс. Жук вцепился ей в палец. Ира выронила коробку, и жуки так деловито поползли в разные стороны, словно, сидя в коробке, давным-давно условились, кому в какой угол спрятаться. Девочки повскакали с мест, с грохотом откидывая крышки парт. Людмила Федоровна оторвала жука от Ириного пальца и громко крикнула:
— По местам!
Но тут же она схватилась за горло и совсем охрипшим голосом сказала:
— Девочки! Я не хотела говорить вам об этом в наши первые школьные дни. Но вижу теперь, что мне придется сказать вам все. Я очень нездорова. Если у нас не будет полной тишины и строгой дисциплины, мне нельзя будет вас учить — я должна буду уйти из школы. Надеюсь, что больше напоминать вам не придется.
По классу пронесся тревожный шепот, и все замерли.
Только некоторые девочки поглядывали по сторонам, следя за путешествием жуков по классу.
Из коридора донесся разноголосый шум. Перемена.
Смущенные, не решаясь взглянуть в глаза Людмиле Федоровне, девочки понесли свои коробки и альбомы к ней на стол, а дежурная, Лена Ипполитова, вместе с учительницей принялась убирать коллекции в шкаф.
Людмила Федоровна подозвала к себе Иру.
— Нельзя коллекционировать живых жуков, — сказала она. — После уроков зайди в учительскую. Я дам тебе книжку, — в ней объясняется, как собирать коллекции насекомых.
Следующий урок был арифметика. В классе решали задачи. Но ни на этом уроке, ни на остальных Катя не переставала думать об Ане. «С такой, как ты, ни одного дня дружить нельзя». И как это она могла сказать Ане такие обидные слова? Ане, наверно, и вчера уже было плохо. Она ведь говорила, что у нее голова болит. И недаром она так плакала, так плакала…
Катя потихоньку вытирала глаза платком, а Наташа чуть слышно шептала ей:
— Катя, ну Катя, ты чего? Не надо, Катя!
Дюймовочка
На другой день в классе не учились. Людмила Федоровна задала побольше уроков — четыре столбца примеров, две задачи, велела выучить наизусть длинное стихотворение — и сказала, чтоб в школу не приходили: будет дезинфекция. А на третий день все уже было по-старому, только в классе сильно пахло каким-то лекарством. Людмила Федоровна, встречая девочек у дверей, сказала им, что у Ани скарлатина и ее ночью отвезли в больницу.
«Ночью отвезли! — с тревогой подумала Катя. — Кто отвез? Почему ночью?»
Ей представилась машина скорой помощи. Машина вихрем мчится по улице, тревожно завывая. Кругом огни, огни — красные, желтые, зеленые. Автомобили выстроились в ряд, ждут светофора, а «скорой помощи» всюду дают дорогу, потому что внутри машины, на носилках, лежит больная девочка. И Катя поняла: теперь ее с Аней разлучила не какая-то глупая ссора, а долгая — может быть, опасная — болезнь, от которой в классе так тревожно пахнет дезинфекцией…
В этот день Катя была невнимательна на уроках, и Людмила Федоровна несколько раз сделала ей замечание и даже назвала ее не Катей, а Снегиревой.
Из школы Катя вышла вместе с Наташей Олениной. Можно было подумать, что неожиданно наступил вечер — так сильно вдруг потемнело. Тяжелые, низко нависшие тучи заволокли все небо. Девочки не успели даже перейти улицу, как брызнул дождь. Они забежали в ворота соседнего дома, и в ту же минуту с шумом разразился ливень. Сразу стало холодно. Ветер порывами загонял под ворота беловатые столбы водяных брызг, пробирался в рукава, за воротник, леденил щеки.
Наташа жалась к стенке, стараясь укрыться от дождя и ветра, а Катя стояла у самого выхода на улицу, не замечая, что шумный ручей, выбегающий со двора, подмачивает ее башмаки, а водяные брызги усыпают мелким бисером лицо, волосы и пальтишко.
— Катя, Катенька, ну не надо! — жалобно говорила Наташа, и голос ее даже дрожал от сочувствия. — Я ведь понимаю — это ты все из-за Ани расстраиваешься…
Катя, не отвечая, кивнула головой.
— Ну вот! А я ж тебе говорю, что в больнице совсем не страшно. Уж я-то знаю — больше месяца лежала. Мне даже весело было. Не веришь? Ну, честное пионерское!
— Да нет, я верю, — хмуро ответила Катя. — Но если бы только мы с ней раньше не поссорились!.. Ну вот, подумай сама: она уж больная была, а я ей сказала, что она плохая, что с ней дружить нельзя. Она и сейчас, наверно, думает, что я ее своей подругой не считаю…
