Обыкновенная история в необыкновенной стране - [181]

Никто не знает, что это была за душа, если она вообще у него была.

Сейчас же я сидел и ел борщ, а на площади толпились на холодном ветру люди. Как я потом рассмотрел, это были вольные жители, члены партии, ветераны войны. Они кутались в меховые воротники от метели и ждали, пока гроб будет внесен в мавзолей. Среди них я заметил и Чечина: там, где партия, там и он. Почему они пришли сюда мерзнуть, когда можно все это слышать у себя дома? Демонстрация верности партии или чувства?

Чтобы согреться, я заказал стаканчик красного вина. Музыка стала еще громче. И вдруг все на площади сняли шапки и застыли. К моему удивлению, застыли и повариха с официанткой на кухне в ресторане. Это опускали ЕГО гроб. Здесь лишь до меня дошло, что ведь я-то в этот момент ем котлету и запиваю ее вином. Встать и мне? Но это будет глупо и подло. Нет уж, господа, по такому случаю я вставать не буду. Миллионы людей, замученных им в лагерях, разрешают мне не вставать. Я мысленно лучше чокнусь стаканом с красным вином о его красный гроб.

Видимо, стихийная панихида на площади была закончена, так как в ресторане появились люди в добротных шубах. Шумно задвигались стулья. Многие хмуро посматривали в мой угол. Стали носить и подавать закуску к водке, которая никогда здесь не переводилась. В этом обществе я почувствовал себя неуютно и поспешил уйти домой.

Через два дня во время работы подзывает меня к себе Чечин:

— Что ты наделал? Не мог у себя дома посидеть и выпить? Такую политическую демонстрацию учинил! Вчера в райкоме о тебе разговор был.

— Да уж какая разница, Иван Николаевич, я пил до панихиды, а вы пили после.

И действительно, после похорон такую пьянку начальство в ресторане учинило, что до полуночи многих бездыханными выносили и развозили по домам. Только дай повод, а выпить всегда найдется.

Дело о вредительстве на Арык-Балыкской ИПС развертывалось полным ходом: вызывались и допрашивались все работники, составлялись протоколы и отправлялись в Кокчетав. Я знал обо всем этом и пытался сопротивляться: делал выписки из специальных учебников по птицеводству, составлял объяснения, и главное, звонил в Кокчетав и просил выслать письменную инструкцию. Говорили со мной спокойно, наверно, слух о «вредительстве» еще не докатился до них.

Напряжение росло. Однако смерь Сталина что-то изменила во всей атмосфере страны. Шли слухи, что в министерствах идут перестановки, Министерство ГБ стало снова только Комитетом. Моя мама, видимо, тоже почувствовала, что погода изменилась, и направилась опять в Москву. Там она добилась приема у Генерального Прокурора и получила заверение, что дело будет пересмотрено. Потом она побывала у всемогущего сына Сталина, генерала авиации Василия Сталина. Этот вельможа имел большое влияние на Кремль, хотя адвокат твердил маме, что он уже вне игры. В Кремле уже шла борьба за власть между Маленковым, Берия, Молотовым и Хрущевым.

Все это пока никак не отражалось на ситуации в нашей глуши. Власти на местах жили по-прежнему. С торжествующим лицом сержант комендатуры объявил мне, что разрешения на посещение колхозов мне «временно» выдаваться не будут. Это означало, что работать как зоотехник я больше не могу.

— Запутался ты! — пояснил мне комендант.

Однако, видимо, есть Бог на небесах. В один из майских дней засияло солнце над уставшей от морозов степью, расплавились остатки снега в долинах. Рано утром я был уже на станции и готовил помещения к приемке новой партии цыплят, как вдруг появился сияющий Чечин и протянул мне конверт. На нем стоял обратный адрес: Управление сельского хозяйства области. Еще не распечатывая, я понял, что в нем мое спасение — инструкция. Она гласила: «В целях позитивной селекции птицы яйцо с зародышами, не проклюнувшимися к 22-му дню, следует уничтожать и считать отходом производства».

Теперь посмеемся мы! Я сразу же помчался к секретарю райкома, снял копии и передал ему. Вероятно, эта бумага стразу же попала и в прокуратуру, так как запрет на мой выезд из поселка был снят.

В этот день вечером мы праздновали с Раисой победу: пили сначала красное, потом белое, понимай, водку, и, наконец, запели дуэтом: «Степь, да степь кругом». А Гейша в это время догладывала большую кость, принесенную для нее из ресторана, и с удивлением посматривала на нас: «Что за странные люди с ней проживают в одном доме?».

И, наконец, еще одна весенняя новость. Младшая сестра Раисы выходит замуж за вновь назначенного инспектора нашего лесного заповедника, молодого парня, только что закончившего институт.

Свадьба шла целую неделю. Василий мне пришелся по душе: от него веяло какой-то свежестью, он еще не был втянут в провинциальный партийный клан, смотрел на все критически и горел желанием прекратить уничтожение ценных зверей в заповеднике. Права были даны ему большие, и подчинялся он только Главному управлению сельского хозяйства в Кокчетаве.

Прокурор Асадчий так и не пожаловал молодых своей напутственной речью, да его попросту и забыли пригласить.

Светило солнце. Я с Раей, ее сестра и Василий ехали на прогулку в лес на его джипе. Это была его регулярная инспекционная поездка. Тишина. Вечерело, и солнце, уходя за сопку, просвечивало сквозь молодую хвою. Вдруг прозвучал выстрел. Совсем близко. За ним другой. Стреляли пулями. Василий выругался, притормозил машину и выскочил наружу. Опять тишина.